Но все же если бы в прошлом не было никакого встречного воздействия предмета на органы наших чувств, его образ так никогда и не смог бы сформироваться. Поэтому акцентировать только одну сторону опыта в конечном счете столь же ошибочно, сколь и вообще не замечать ее. Он, разумеется, не забывает, но просто оставляет в тени другую - воздействие самого предмета на нас, однако именно это и дает основание для критики. Ведь тот стихийное наивное материалистическое убеждение в самостоятельном существовании вещей, которое сидит, наверное, в каждом из неискушенных философией людей, видит тоже только одну, но прямо противоположную, сторону опыта - воздействие предмета на органы наших чувств. Отсюда то противоречие, которое легко обнаруживается уже при первом обращении к Беркли, имеет в своем основании то, что он явно говорит об одной, его критики - о другой, прямо противоположной, стороне опыта. Но стоит только объединить их и основания для опровержений исчезают.

Кроме того, философия во времена Беркли еще не говорила о практике, об опыте как о практическом взаимодействии с предметом, причем взаимодействии, где решающую роль играет какое-то промежуточное средство. Там же, где акцентируется лишь одна его составляющая (скрытая работа самих органов чувств) и эта составляющая ограничивается пределами лишь сенсорного контакта, в самом деле представляется возможным интерпретировать Беркли в духе крайнего солипсизма, так, будто в его представлении весь мир - это не более чем комплекс его ощущений. Но это уже совсем не Беркли, а только результат нашего недопонимания того, что в действительности было сделано им.

Решительного отхода от такого представления не было сделано и раскритикованными В. И. Лениным эмпириокритиками. Категория опыта интерпретировалась и ими только как чувственное взаимодействие с предметом. И это несмотря на то, что уже задолго до них К. Марксом был сделан по существу революционный шаг, который позволял совершенно по-новому осмыслить многое в философии.

Строго говоря, он сделал даже не один, а два - прямо обязывающих к радикальному пересмотру сложившихся взглядов - шага. Один из них состоял в том, что на место чистой созерцательности он поставил практическое взаимодействие с предметом. А это значит, что даже собственно сенсорный контакт с предметом оказывался, во-первых, всегда подчиненным какой-то определенной цели (или потребности) и вне ее становился просто невозможным, во-вторых, - лишь структурной частью какого-то куда более фундаментального и объемного процесса. Второй - в том, что это практическое взаимодействие у человека, в отличие от животных, всегда опосредуется орудием (а то и целой цепью орудий). И вот этот общий вывод К. Маркса о том, что опыт в принципе не сводим к голой созерцательности, но представляет собой опосредованное орудием практическое отношение человека к миру, навсегда останется в анналах мировой философской мысли одним из величайших памятников человеческому гению, каким бы переоценкам сегодня ни подвергалось его теоретическое наследие.

К слову сказать, это еще вопрос, мог бы вообще родиться такой вывод без фактического открытия Беркли той активной деятельной составляющей, которой и принадлежит главенствующая роль даже в чисто сенсорном восприятии действительности. Кстати, и у К. Маркса практика - это просто более широкое понятие, и чувственное восприятие входит в него обязательной составной частью; но в составе самой практики чисто сенсорное взаимодействие с предметом продолжало оставаться чем-то пассивным и страдательным для многих его последователей (круг философских интересов самого К. Маркса лежал в стороне от теории познания). Поэтому, может быть, правильней было бы говорить, что обнаруженная Беркли деятельная компонента сенсорного контакта претерпела своеобразную мутацию и из составной части созерцания отлилась в форму некоторой самостоятельной сущности - практического изменения предмета.

Но открытия, сделанные К. Марксом, вели значительно дальше. До него еще можно было рассматривать всю материальную действительность в каком-то ньютоновском духе, т.е. как бесконечную совокупность непрерывно взаимодействующих друг с другом вне и независимо от человека существующих объектов, бесконечную сумму "объект-объектных" отношений. В такой картине мира и сам человек представал как всего лишь одна из таких материальных единиц, поэтому "субъект-объектное" взаимодействие оказывалось не более чем простой разновидностью "объект-объектного", его частным случаем. Но после осмысления опыта как опосредованного орудием практического отношения к миру "объект-объектное" взаимодействие обнаруживало себя как структурная составляющая некоторого более общего начала, как часть от целого - "S-O-O" (субъект-средство-объект) отношения.

Все это решительно меняло стереотипное для истекших столетий представление о фактическом соотношении объемов и состава понятий "субъект-объектного" и "объект-объектного" взаимодействий. Если раньше в качестве всеобщего представало одно, а особенным (частной формой, разновидностью) рисовалось другое, то теперь в рамках теории познания категориальные полюса должны были измениться на прямо противоположные. Все вставало с ног на голову (или, вернее, наконец-то с головы на ноги) и полная совокупность всех "объект-объектных" взаимодействий - а ведь это и есть окружающий нас мир материальной действительности - оказывалась не чем иным, как структурной частью человеческой практики! Словом, в теории познания вся объективная реальность и в самом деле оказывалась своеобразной частью всеобщего человеческого опыта, но ничего несовместимого ни с материализмом, ни тем более с диалектикой здесь уже не было.

Впрочем, слабостью так называемых "субъективных идеалистов" была не только неспособность провидеть действительную структуру этих понятий, но и неспособность пойти до конца в своих же собственных выводах. Обнаруженный ими факт, что в любом опыте главенствующим началом является собственное воздействие субъекта на объект, все же не мог быть до конца осознан ими так, что в отсутствие предмета точное воспроизведение полной структуры этого воздействия эквивалентно порождению его точного образа. Поэтому постоянное присутствие самого предмета оказывается абсолютно необходимым. Ведь в конечном счете именно отсюда берут свое начало и вывод о непрерывном восприятии объекта опыта если и не совокупностью всех других людей, то Богом (Беркли), и неуклюжие попытки "продлить" субъект опыта вплоть до ископаемого червя, существовавшего задолго до человека (Р. Авенариус).

Но как бы то ни было изначальное автономное друг от друга существование субъекта и объекта в теории познания - это вещь совершенно невозможная. В действительности единственной реальностью является только целостное S-O (вернее сказать, S-O-O) отношение, в котором, строго говоря, нет ни "S", ни "О"; разложение его на отдельные структурные составляющие представляет собой результат довольно сложной и тонкой работы человеческого сознания. Причем сознания не индивида, но может быть целой череды сменяющих друг друга поколений.

Пониманию этого может служить простая аналогия: у каждого из нас изначально существует лишь нерасчлененное представление, скажем, о дыхании. Разложение единого этого процесса на отдельные элементы (вот - кислород, вот наши легкие и наша мускулатура, растягивающая грудную клетку, чтобы создать требуемое разрежение, а вот - их механическое, химическое, биохимическое взаимодействие) возникает лишь в результате нашего знакомства с началами анатомии, физиологии, химии. Подобное именно такому, нерасчлененному на отдельные составляющие, представлению изначально существует и наше "S-O" отношение; и "субъект", и независимо от него существующий "объект" - все это феномены нашего, сравнительно позднего, сознания, но никак не сознания далекого нашего предка.

В чем же дело, почему все мы давно уже убеждены в том, что объект все-таки существует независимо от нас, вне и до всякого взаимодействия с нами?