Плыть было не особенно тяжело. Груз заменял собой балласт, ласты придавали каждому гребку дополнительньй толчок. В ярде от поверхности воды волнение уже почти что не ощущалось.
И хотя какое- то глубинное движение в виде длинных, разнонаправленных импульсов сохранялось, оно едва ли служило серьезным препятствием, скорее создавало знакомое ощущение среды. С дюжину раз он всплывал на поверхность, чтобы глотнуть очередную порцию воздуха и проверить свое местоположение. Наконец до катера осталось не более двадцати футов; он, как и задумал, приближался прямо к корме. Бонд осторожно проплыл еще немного, укрылся в тени корпуса катера, отыскал глазами свисавший с борта конец, затем слегка подался вперед, пока не достиг той точки, откуда мог слышать и видеть все, что происходит вокруг.
Лицас крепил буксирный канат. На носу чужого катера стояли четверо мужчин, их городские костюмы странным образом не соответствовали ситуации. Мужчины о чем- то переговаривались. Бонд ждал дальнейшего развития событий. Времени прошло совсем не много. Наконец, договорившись о чем- то с Лицасом, мужчины поймали конец буксирного каната и стали неуклюже тянуть его на себя. Через минуту- другую они подтянут "Альтаир" гак близко, что с легкостью смогут перепрыгнуть на него. Теперь настала очередь Бонда действовать.
Он отстегнул ласты, позволяя им уйти на дно, подплыл к концу, уцепился за него, подтянулся, ухватился рукой за планшир и бесшумно перевалился через борт. Прячась в тень надстройки, он вскрыл прикрепленные к поясу пакеты и так их оставил. Затем он достал из привязанных к голени ножен нож и посмотрел вперед.
Один из мужчин уже был на "Альтаире"; другой опасливо разглядывал зыбкое пространство, разделявшее катера, в то время как остальные двое возились с канатом. По всему было видно, что они не торопятся. Наскоро обыскав палубу, Бонд убедился, что противников было всего пятеро: четверо на носу и еще один, одетый в линялую рубашку и широкие матросские брюки, сидел в рубке, склонившись над приборкой доской и внимательно наблюдая за действиями своих сообщников. Если предположить, что на катере находятся враги, то в этот ответственный момент вряд ли кто останется внизу.
Бонд приблизился к открытой двери в рубку и притаился сразу за ней. Предстояло выяснить еще одно обстоятельство, правда, для этого нужна была известная доля везения. Рискуя обнаружить себя, он осторожно высунулся в дверной проем. Повезло. Возле сидения штурмана в полу был проделан люк, закрытый крышкой с зазенкованным посередине кольцом. Бонд подался назад и стал ждать. Всего каких- то два шага отделяли его от пятого участника операции, рука его сжимала нож.
Теперь на "Альтаире. " было уже трос; четвертый, очевидно, должен был оставаться на катере. На "Альтаире" вспыхнула перебранка. Лицас, протестуя, отчаянно размахивал руками и всячески старался изобразить справедливое негодование. Вдруг Бонд уловил упоминание своего имени, затем имени девушки и наконец прозвучало слово "ustinomia" - полиция.
Нечто в этом роде Бонд предвидел. Люди, назвавшиеся полицейскими, представляли, правда, весьма неубедительно, вчерашнюю жестокую перестрелку как дело рук Бонда и его людей. Но настоящая полиция подошла бы открыто, с обычными в таких случаях прожекторами, громкоговорителями, униформой и автоматами наизготовку. Теперь все было практически ясно - и, тем не менее, стопроцентной уверенности не было. Необходимо было как- то заставить противника обнаружить свое истинное лицо, притом совершенно определенно.
Лицас продолжал скандалить, жестами приказывая пришельцам убираться и объясняя им, как было условлено, что англичанина он высадил на мысе Сунион. Один из мужчин сделал шаг вперед, ощупал карманы Лицаса и отдал какой- то приказ. Двое его сообщников кинулись к дверям салона. Обыск длился недолго. Не прошло и минуты, как оба мужчины вновь появились на палубе. Главарь задумчиво кивнул головой (в Греции этот жест означает отрицание) и отдал другой приказ, после которого те двое ринулись дальше и скрылись из поля зрения Бонда.
Воцарилась полная тишина, если не считать слабого поскрипывания, которое издавал корпус катера. Затем раздался мужской смех, до нелепости неуместный в этой накаленной атмосфере, после чего - безумный металлический стрекот автомата, разносившийся над водой сухо и без эха. Последовал громкий стон. Бонд прекрасно видел, как Лицас бросился к крыше рубки, где под сложенным брезентом была спрятана "беретта". В тот же самый момент человек, находившийся рядом с Бондом, кинулся на место штурмана и нажал кнопку на приборной доске. Тут же, где- то под палубой в чреве катера пришли в движение два мощных двигателя.
Теперь Бонд не терял времени. Он рванулся вперед и, зажав человеку рот, рукой обхватил его голову. Нож вонзился в грудь - раз, другой, третий, после каждого удара тело вздрагивало, руки тщетно пытались высвободиться из мертвого захвата. Бонд слышал еще приглушенные стоны своей жертвы, но в двух ярдах они были совершенно неразличимы. Бедняга, думал Бонд, тебе пообещали, что плавание будет прогулкой, и ты получишь сотню- другую драхм. Четвертый удар. Наконец туловище и конечности ослабели, левую руку Бонда окатило теплой кровью. Он сделал шаг в сторону и стащил неподвижное тело с сиденья.
С "Альтаира" доносились крики и выстрелы, однако Бонду было не до того. Он бросил взгляд на нос катера. Тот, что остался на катере, теперь прятался с пистолетом в руке за планширом, вероятно, пытаясь срезать Лицаса. Бонд опустился на колени, отпихнул в сторону ноги убитого, продел палец сквозь бронзовое кольцо люка и потянул его на себя. В тот же миг его оглушил шум хорошо отлаженных двигателей, в нос ударил сильный запах машинного отделения. После этого Бонд отошел к входу в рубку и там быстро, но без излишней спешки вынул из привязанных к поясу пакетов четыре гранаты "миллс". Каждая граната была покрыта толстым, в полдюйма, слоем густой смазки, которая нашлась в запасах на "Альтаире". И опять, не делая лишних движений, он быстро и ловко брал правой рукой одну за другой гранаты, указательным пальцем левой руки срывал чеку и швырял их в раскрытый люк машинного отделения. На всю эту операцию у него ушло не более семи секунд, которые, как он знал, были отпущены па то, чтобы сработал взрыватель первой гранаты.