Приходили доктора, приходили друзья.

Они на цыпочках шмыгали мимо кровати и, когда он пробовал говорить, отвечали ему с ласковой предупредительностью, как будто говорили с ребенком. Это было противно, и он замолкал сейчас же. А температура поднималась все выше и выше. Помутневшими от жара глазами он смотрел на своих друзей, и лица их колебались и плыли, как сотканные из голубого дыма.

Так начинался бред.

Перси Бишше Шелли с сконфуженной улыбкой сидел у его постели.

- Ну вот, - говорил он успокоен, - теперь все хорошо, все отлично. Я очень долго ждал вас на Ариеле, я даже замучился от ожидания, но вы приехали, и все обстоит хорошо.

Раздувая паруса, стоял перед ними Ариель, он был серебристо-белого цвета, и в туго надутых парусах свистел свежий морской ветер. Зеленые волны, гудя, разбивались о его корму.

Шелли сидел рядом и улыбался.

- А ведь он не умеет плавать, - вдруг сообразил Байрон. - Когда нас застала буря среди моря, и я хотел его спасти, он лег на дно лодки и сказал, что сейчас умрет. На море дождь и ветер, как он решается ехать один в такую погоду? Ведь он утонет.

Он повернул голову, чтобы сказать об этом, и вдруг вспомнил, что Шелли в самом деле утонул.

И сейчас же он увидел плоскую отмель моря, сиреневый волнистый песок и на нем бескостную человеческую фигуру лицом к небу. Волны, набегавшие на труп, шевелили его бумажные руки и перекатывали с места на место. Когда Байрон хотел посмотреть в лицо трупа, обращенное к хрустальному итальянскому небу, то увидел на месте лица сизую шероховатую маску. На месте глаз страшно и тупо блестели два аккуратных, чисто вымытых отверстия.

- Это не Шелли, - сказал ошалело Байрон, - это кто-то другой! - Но ему подали небольшой кожаный томик, найденный в кармане трупа. Это были стихи Китса, с которыми Шелли никогда не расставался.

В другом кармане вместе с песком и пестрой морской галькой вытряхнули томик Платона.

Байрон стоял, опустив голову, и даже не взглянул на находку. Теперь для него было все ясно.

Он обернул голову на то место, где сидел Шелли, но его уже не было. Тускло блестел желтый таз и двое незнакомых людей с засученными рукавами, без фраков, стояли рядом с его постелью. Дальше на стуле серебристо блестели похожие на морских рыб ланцеты.

VI

Ланцеты недаром блестели на стуле и таз неслучайно попал в комнату. Всю ночь Байрон бредил не переставая, и друзья решили прибегнуть к крайним мерам. Они приступили к Байрону с настойчивым требованием крови.

- Ваш организм перегружен плохой, воспаленной кровью, - говорил Бруно, наклоняясь над лицом больного, - и если вы не разгрузите свои вены от ее чрезмерного напора, - она кинется в мозг, и мы не ручаемся за ваш рассудок.

Байрон больше всего боялся сойти с ума. Кривляющаяся рожа веселого Свифта пугала его даже на смертном одре. Однако он не хотел сдаваться так скоро.

- Кровопускание убьет меня, - сказал он через синий туман в лицо Бруно, - я слишком слаб, во мне и так мало крови, а вы хотите выпускать ее целыми тазами.

Миллинг взглянул на Бруно, Бруно взглянул на Миллинга.

- И все-таки мы настаиваем на этом, - сказал Бруно. - Вы стоите на грани воспаления мозга. С этим шутить нельзя. Вы и так бредили всю ночь не переставая.

Байрон посмотрел на ланцеты, лежащие на стуле.

- Неужели нет другого средства? - спросил он умоляюще. - Люди чаще умирают от ланцета, чем от пики.

Ответа он не слышал. Но сразу зазвенели ланцеты, блеснул и скрылся с глаз тазик, стоящий на кресле. Байрона подняли под руки и устроили на кровати сидя. В последнюю минуту он сообразил что-то и опять закачал головой, но слов его уже никто не слышал.

Миллинг аккуратно подобрал рубаху и обнажил сильную белую руку с синеватыми округлыми мускулами.

- Нет, нет, - крикнул Байрон.

Миллинг послушно отпустил его.

- Как хотите, - сказал он, - но за ваш рассудок я не ручаюсь.

- Вы - проклятая банда мясников, - крикнул Байрон через синий туман, застилающий ему глаза. - Вылейте из меня столько крови, сколько найдете нужным, и отвяжитесь.

Миллинг держал его руку выше локтя и следил, как на дно тазика, сначала струйкой, а потом частыми тяжелыми каплями падала вязкая, как смола, черная артериальная кровь.

VII

Семнадцатого апреля он бредил опять, и доктора, уже не спрашивая о позволении, выцеживали из него все новые и новые порции крови. К концу дня у Байрона побелели губы и заострился нос. Жар съедал его изнутри, и он безостановочно пил лимонную воду. Бред мешался с явью. Байрон думал о семье, Байрон думал о Греции. О Греции, которую он проклинал ежедневно, ненавидел иногда и которая была ему все-таки дороже всего: и семьи, и собственной жизни.

Какое безумие, какое непонятное и непростительное безумие, что там, в Европе, так медлят с деньгами, с пушками, со снарядами! Двадцать тысяч пехоты, полсотни судов, столько же горных пушек - собрать все это, бросить с моря и с суши на турецкие бастионы и все будет кончено в месяц. А прежде всего надо взять какое-нибудь укрепление. Ну, Лепант, например. Тогда мир увидит, на что способна освобождающаяся Греция. Лепант! Сколько времени прошло, а до сих пор ничего не сделано. Этот Перри только и умеет пить бренди да рассказывать анекдоты.

И мистер Перри предстал перед ним.

Это был артиллерист, присланный из Лондона вместе с пушками, английскими механиками и ружьями французского образца. Он был коренаст, высок, напыщен, добродушен. Но Байрон знал его слабость. Не дав опомниться, он набросился на него с упреками.

- Очень хорошо, - крикнул он, - вы живете две недели, пьете бренди, рассказываете анекдоты, а арсенал до сих пор не построен. Кончится тем, что какнибудь ночью на город нападут турки и перережут нас, как цыплят.

Он знал ответ Перри и ждал его. Но Перри вдруг стал оправдываться.

- Вы говорите, - крикнул Байрон, - что греки не хотят работать, что у них каждый день какой-нибудь праздник. Хорошо. Но что в таком случае делаете вы? Вы, доверенное лицо, командир, присланный из Лондона! Почему один я принужден заботиться о всех вас? Разве я прислуга, чтобы заниматься уборкой старых казарм? А я ведь занимаюсь ею.