С Юрочкой мы познакомились сто пятьдесят лет тому назад, когда я была рядовым следователем, а он — начинающим экспертом; он приехал на место извлечения из воды трупа, где я, сидя на газетке, заботливо постеленной участковым на кучу песка, битый час ожидала прибытия судебной медицины, совершенно не заботясь, какое впечатление я произвожу на незнакомых: сарафанчик, босоножки и «конский хвостик» на затылке.

Что характерно, долгожданный доктор и вовсе был похож на восьмиклассника своим детским личиком и субтильной фигурой. Тем не менее он демонстративно остановился в метре от кучи песка и, глядя на меня в упор, издевательски спросил: «А где же следователь?», — хотя я слышала, как встречавший его участковый объяснил ему, кто есть кто. Ну, я, конечно, не удержалась, поскольку хронически страдала от своей несерьезной внешности, и язвительно сказала: «Проходи, мальчик, не мешай, не видишь, медика ждем!» Он сначала задохнулся от негодования, выпятив экспертную сумку, по которой не опознать в нем дежурного медика было невозможно, а потом рассмеялся, и верительные грамоты были сочтены принятыми.

С тех пор Юрочка мало изменился и, несмотря на руководящий пост, по-прежнему смахивал на подростка, если бы не страдальческие глаза. Проблемы, и не только производственные. Все знали, что у его жены уже было три выкидыша, и врачи честно предупредили, что с ее сложным заболеванием почек доносить ребенка она не сможет, умрет. А она готова была умереть, и сейчас в очередной раз лежала на сохранении без всякой надежды; а больше всего мне было жалко Юру — кого-то он потеряет, или жену, или ребенка…

Зайти к Юре все равно надо было — мы ведь привезли новый объект в его епархию.

В кабинетах судебных медиков обстановка, как правило, не указывает на их специализацию, наоборот — если отвлечься от рабочего стола, на котором могут лежать срезанные с трупов кожные лоскуты или фрагменты черепов и фотоснимки страшных ран, — стены кабинетов увешаны мастерски выполненными пейзажами или изображениями прелестных женских лиц, а книжные полки уставлены забавными стеклянными фигурками и засушенными цветами. Над столом Юрочкиного заместителя висит плакат с гориллой, изрекающей: «Босс всегда прав!», и поражает неуловимым сходством с интеллигентнейшим хозяином кабинета…

Но больше всего мне нравится украшение Юрочкиной резиденции: прямо на оконное стекло наклеен виртуозный фотомонтаж, запечатлевший развеселое чаепитие за секционным столом: две лаборантки в белых халатиках и два мужественных санитара, сквозь тела которых просвечивают кости скелета и черепа. Так делают фотосовмещение прижизненных фотографий и снимков черепов, чтобы установить, принадлежал ли конкретному человеку найденный череп. Картинки получаются жутковатыми и нормальных людей пугают. Когда один наш известный судебный медик издал научно-популярный труд об идентификации останков царской семьи, аристократическая представительница императорского дома, категорически не желавшая признать связь екатеринбургской находки с семьей Романовых, прилюдно выразилась в том смысле, что книга об идентификации научно не убедительна и вообще скорее напоминает триллер, который нормальному человеку взять в руки омерзительно; а всего-то там было несколько фотосовмещений найденных черепов и прижизненных фотографий членов царской семьи.

А на кружке, из которой Юрочка поит меня кофе или чаем, а иногда шампанским, — игривая надпись «Memento Mori», помни о смерти — как будто тут можно о ней забыть хоть на минуту.

— Посиди, сейчас кофейку налью. Как эксгумировали? — поинтересовался Юрочка, ставя на стол коробку конфет.

— Юра, а чаю нет? Ты же знаешь, я не любительница кофе.

— Найдем! Очень замерзла? Тебе одну или две кружки?

Наша обычная шутка, намек на старую историю про замерзшего следователя: бедный мужик битых три часа под диктовку Юры писал протокол осмотра трупа в чистом поле в тридцатиградусный мороз, и когда наконец вернулся в отделение милиции, на территории которого труп был обнаружен, и увидел на столе две большие кружки с какао, заботливо приготовленные начальником отделения для участников осмотра, быстро подошел к столу и опустил обе руки в горячее какао — так у него замерзли пальцы.

Я сбросила куртку, присела на диванчик и только сейчас осознала, что ноги у меня не просто замерзли, но и промокли. Значит, завтра заболит зуб.

У меня киста на корне одного из нижних зубов, и стоит мне посидеть под форточкой, как челюсть начинает невыносимо ныть, а на десне вздувается нарыв. Я терплю, сколько могу, потом еду в дежурную поликлинику, где мне кладут на зуб лекарство и настоятельно советуют прооперировать кисту. Я киваю, но как только боль отпускает, напрочь забываю о необходимости лечиться — до следующего раза.

Ну не могу я заставить себя прийти к зубному врачу, хоть ты тресни, испытываю перед стоматологическим кабинетом животный страх. Правда, не без оснований; был период в моей жизни, когда я стремилась к идеалу и решила вылечить зубы, не дожидаясь острой боли. Пришла к доктору, который сказал, что мне надо удалять нерв, а мышьяк не полезен для здоровья, но я очень удачно выбрала время, когда у него больных немного, поэтому он мне сейчас сделает укольчик и удалит нерв под анестезией. И в течение сорока минут он пытался попасть мне иглой в канал. Когда я, озверев, укусила его за палец, он плюнул и сказал, что лучше поставит мне мышьяк.

Через неделю мне пришла повестка из инфекционного кабинета районной поликлиники. Когда я позвонила туда, узнать, что им от меня надо, мне объяснили, что стоматолог, у которого я была на приеме, заболел гепатитом, они по карточкам выявляют больных, с которыми он контактировал, и мне нужно прийти сдать кровь на анализ. Я пришла, у меня взяли кровь из вены и при этом занесли инфекцию, я заболела лимфоденитом и долго мучилась. После этих приключений я предоставила своим зубам возможность спокойно разваливаться; уж потом пойду сразу за вставной челюстью.

Так и есть, зуб заныл от горячего чаю.

— Юр, у тебя есть какие-нибудь анальгетики? Зуб болит.

— Конечно, на любой вкус. Выбирай. А вообще-то анальгетики — не панацея, зубы лечить надо.

— Я боюсь, — прохныкала я, запивая таблетку.

— Ну-ну, смотри: те, кто боятся стоматологов, потом дружат с протезистами. Как эксгумировали-то?

— Да, Юрочка, мы труп привезли, но не один.

— А сколько?

— В гробу два трупа оказалось…

— Ты шутишь?! — Юра резко обернулся от шкафа, куда прятал аптечку. — Пошли, посмотрим!

Он вытащил меня из кабинета, и мы почти побежали по длинному коридору; на бегу Юра, не оборачиваясь, отрывисто уточнял у меня:

— Старушку от нас хоронили? В закрытом гробу? Кто забирал — родственники? Какая смена дежурила?

Я, запыхавшись, отвечала:

— Ну, ты многого от меня хочешь! Меня тоже интересует, какая смена дежурила, это к тебе вопрос…

Наконец мы добежали до объекта, Юра подозвал санитара, велел открыть гроб, и мы, склонившись, уставились на два тела.

— Точно, два! — наконец промолвил завморгом. — Давайте быстренько бабушку в первую секционную, Груздеву, а этого я сам осмотрю и вскрою, — распорядился он.

— С кого начнем? — обернулся он ко мне.

Хороший вопрос. Мне бы надо поприсутствовать и там и сям, но со старушкой Петренко все более или менее ясно, поэтому любопытство пересилило.

— Пусть Груздев спокойно вскрывает, а я пойду с тобой второго осматривать. Он у нас голенький, осмотрим быстро…

«Подкидыш», как я уже мысленно окрестила найденного покойника, действительно был без одежды; тление уже коснулось тела, но было видно, что труп мужской, и мужчина этот был не стар.

— Лет тридцать-тридцать пять, — определил Юра, — европеец, правильного телосложения, умеренного питания, на бедрах кожные покровы повреждены…

— Съедены? — уточнила я.

— Да нет, — медленно ответил Юра, внимательно разглядывая тело, распростертое на секционном столе, водя по нему пальцами в резиновых перчатках, что-то подцепляя скальпелем. — Похоже, кожу снимали острым инструментом…