Снявшись с якоря и распустив паруса, «Оса» быстро огибала берега Испании, подгоняемая сильнейшим ветром с северо-востока, от которого так гнулись ее изящные мачты, что тревожно становилось за нее даже самому опытному моряку. Люди, свободные от дежурств, ввиду многих часов досуга предавались разнообразным занятиям, кто как хотел. Кабо — главный кормчий, старый моряк, знавший наизусть морские проходы целого мира и служивший лоцманом на «Осе», стоял, облокотившись на бугшприт, и тихо разговаривал с Гилари, боцманом «Осы»; и кому удалось бы уловить несколько слов из их разговора, тот понял бы, что необъяснимое для них присутствие четырех пассажиров возбуждало в них сильные опасения.

— Вы недостаточно поставили парусов, Девис, — сказал капитан Ле Ноэль, выходя из своей каюты и обращаясь к своему младшему помощнику, расхаивавшему по палубе на корме, — прикажите бросить лот и вы сами увидите, что мы не делаем двенадцати узлов, тогда как при таком ветре «Оса» должна бы их делать.

— Слушаю, капитан, — просто отвечал помощник и приказал укрепить еще один парус на передней мачте.

. Думаете ли вы, что этого будет достаточно, Девис?

Молодой человек поклонился и исполнил немедленно приказание капитана.

По первому свистку Гилари все матросы были по местам, и все эти действия совершались с такой же математической точностью, как и на военных судах.

— Прикажите поднять лисели, Девис, — продолжал капитан, — нам надо высадить в Габоне четырех зловещих птиц, которых навязали нам вчера, и потому мы должны заранее выиграть время, которое потеряем по их милости… Нам следует попасть в Рио-Гранде через сорок пять дней, проехав через Наталь.

— А не лучше ли, капитан, направиться прямо к Бразилии и сбыть с рук этих господ, высадив их на Азорских островах или на острове Сан-Антонио?

Не успел произнести Девис этих слов, как тут же пришел в крайнее смущение… Капитан Ле Ноэль бросил на него один из тех взглядов, от которых иной раз дрожали самые бесстрашные моряки из его команды, и резко подчеркивая каждое слово, сказал:

Когда вы сегодня утром сменяли с вахты Верже, Разве он забыл передать вам, какого направления следует держаться?

Нет, капитан, приказано держаться к мысу Ортегалю.

— И прекрасно! Следовательно, вы должны исполнять приказание и воздерживаться от всяких рассуждений.

Офицер поклонился.

Подойдя к своей каюте, командир «Осы» обернулся и сказал ласково:

— А главное, Девис, не бойтесь усиливать ход… и еще — когда снимут вас с вахты, придите потолковать со мной.

Нрав капитана был смесью крайней строгости и добродушия, и если его снисходительность вне служебных отношений доходила до слабости к тем, кого он любил, зато его строгость доходила до жестокости относительно тек, кто имел несчастье ему не понравиться.

Он завел на своем судне железную дисциплину, которой обязаны были подчиняться его помощники, и не терпел ни малейшего рассуждения относительно своих намерений и целей, ни малейшего замечания на отданное им приказание. Во всем и всегда его подчиненные обязаны были слушать и исполнять его приказания. Смотря по состоянию ветра и моря, имевших огромное влияние на его характер, он приглашал своих помощников обедать, был с ними любезен, даже общителен, или же запирался на целые недели в своей каюте, принимая к себе старшего помощника и других только по делам службы.

Девис был его любимцем; если бы Верже — первый помощник, или Голловей — второй помощник, позволили себе во время своей вахты замечание насчет перемены направления, командир немедленно арестовал бы их на двадцать четыре часа в их каюте.

Как истый американец — от французского происхождения в нем остались только быстрая сообразительность и некоторое щегольство в наружности и обращении — Ле Ноэль верил только в силу и искусство для жизни в обществе. «Получить то, чего желаешь, успеть в том, что предпринимаешь — другой цели жизнь не имеет, — часто твердил он, — а мне дела нет до средств, какими надо достигнуть цели. Путешественник, достигнув цели своего путешествия, всегда забывает, каков был его путь». По его мнению, право было только мерою силы, и каждый имел право на то, что было в его силах взять… Тем, кто выражал удивление по этому поводу, он отвечал просто: «Я прилагаю только к частности общие теории завоевателей. Когда две армии сходятся на поле битвы; чтобы отнять чужую область в пользу своего властелина, кровь побежденных упитывает поле битвы: тот, кто вступает в борьбу с обществом, тоже платит жизнью при поражении. Только в первом случае убитого за отечество прославляют героем, потому что он помогал своему властелину захватить большой кусок земли у своего соседа, а во втором — павший считается злодеем, потому что действовал ради личных выгод. Одному воздвигают статую, другого бросают в яму… Но одни глупцы позволяют обманывать себя, — и герой, и злодей, оба стремятся завладеть тем, что возбуждает их алчность. Завоеватель, как и вор, доказать законность своего грабежа никак не может, кроме того права, которое дает ему сила и искусство; и завоеватель, и вор одного рода люди, которые хотят достигнуть успеха в своих предприятиях, какими бы то ни было средствами, ну и тот, и другой одинаково мирно успокоятся наконец в могиле.

Из этого видно, что Ле Ноэль обладал всем необходимым, чтобы сделаться превосходным торговцем человеческим мясом.

В добрые минуты он иногда вступал в прения с Верже, своим шкипером, престранным человеком: он изучал науки и философию, был поклонником Канта, Гегеля и других мировых мечтателей и занимался торговлей неграми только потому, что этот промысел доставлял ему от двадцати пяти до тридцати тысяч франков в год, но, с другой стороны, он, не колеблясь, сознавался, что тот день, когда их всех перевешают, будет днем правосудия.

— А вы неправы, Верже, — говаривал Ле Ноэль в минуту добродушной откровенности, — и совсем напрасно осуждаете нас так строго, ведь мы только осуществляем немецкую философию.

— Как же это? — спросил Верже, недоумевая.

— Прочтите это, — отвечал капитан, указывая ему книгу, открытую на его столе и подчеркивая следующие строки:

«В человеческом мире, как и в царстве животном, господствует только сила, а не право, право — это только мерило силы каждого… «

Какое мне дело до права? Я не имею в нем нужды, если могу добыть силой то, что мне надо и наслаждаться тем; чего же я не могу захватить силой от того я отказываюсь и не стану, в утешение себя, тщеславиться моим мнимым правом, правом за давностью не теряемым… «

— А откуда эти цитаты? — спросил Верже.

— Из двух главных столпов философии современной Германии, Артура Шопенгауэра и Макса Штирнера… И заметьте также, Верже, ведь мы не похищаем силой наших негров, а покупаем их по всем правилам от их всемилостивых властелинов, а так как божественное право господствует еще во всем могуществе на берегах Бенгуэлы, то никто не может отвергать, что эти верховные властелины имеют неограниченную власть над жизнью и имуществом их подданных…

— Итак…

— Итак, английские и французские фрегаты не имеют ни малейшего права мешать чисто коммерческим сношениям, по обоюдному соглашению обеих сторон.

— Да, но их право начинается с того дня, как они возымели силу и искусство захватить нас.

— Господин Верже, надо всегда заботиться, чтоб обеспечить свое право… лучшими снастями и машиной, быстрее действующей, чем право других.

— Капитан, вы ошиблись в выборе призвания.

— Как это?

— Вы оказались бы превосходнейшим профессором философии права и сравнительного законодательства в Гейдельберге.

Подобной шуткой почти всегда оканчивались такого рода прения между этими людьми, столь разного характера и, по-видимому, так мало сродными, чтобы понимать друг друга.

Верже был уроженец Нанта и получил диплом капитана для океанских плаваний, но ему надоело, наконец, получать жалкое жалованье от ста пятидесяти до двухсот франков в месяц за совершение самых трудных и опасных плаваний, вот почему он пришел в Новый Орлеан с письмом от Ронтонаков к капитану Ле Ноэлю, который тотчас же принял его на место своего помощника.