Дождь прекратился, но ветер, к полному удовлетворению Рауфа, продолжал свою полезную деятельность, извлекая разнообразные шумы из железных крыш клеток и листвы. Когда он проходил мимо загона с бассейном, бегемотов не было видно, но Рауф знал, что они еще здесь - всех крупных млекопитающих должны перевезти на следующей неделе.

Когда Рауф и увязавшаяся за ним собака подошли к клетке, носорог спал. Стоял, похожий в темноте на каменное изваяние, и негромко похрапывал. Рауф, стараясь не шуметь, раскрыл чемодан и быстро собрал разобранное на две части ружье. Патроны с усыпляющими ампулами он вынул из кармана куртки и зарядил ими оба ствола. Действовал он совершенно спокойно, но, видно, все-таки немного волновался, потому что забыл положить в чемодан остатки колбасы, которые могли понадобиться в случае появления еще одной собаки, и теперь их доедала его спутница. Он уже прицелился в носорога, до которого от силы, было метра три, и, дождавшись очередного порыва' ветра, хотел было спустить курок, но в последнее мгновение, вспомнив услышанное

от тестя описание ярости раненого носорога, ощупал толстенные железные прутья клетки и двери, открывающейся вовнутрь, успокоился и, снова прицелившись, дважды выстрелил. Выстрелы прозвучали не громче взрывов хлопушки-конфетти, собака вздрогнула и вопросительно посмотрела на Рауфа, а носорог тяжело подпрыгнул на месте и пронзительно захрюкал, закружил по клетке. Морду, увенчанную вожделенным рогом, он пригнул к земле, будто дважды поразивший его враг скрылся под полом клетки. Шли томительные минуты, а носорог все продолжал свой бег, быстро уничтоживший все внутреннее оборудование его жилья.

Рауф вздрогнул от неожиданности - просунув голову сквозь прутья, собака остервенело, временами срываясь на визг, лаяла на зверя.

Успокаивать ее пришлось долго. Рауф то ласково чмокал, то призывно посвистывал, наконец, преодолев брезгливость, заставил себя ее погладить. Сквозь мокрую шерсть он ощутил мелкую дрожь собачьего тела, и эта дрожь сразу же передалась ему. Лай прекратился внезапно, умолк на самой высокой ноте. Застыв на месте, собака не сводила глаз с медленно оседающей туши. Носорог мягко опустился на подогнувшиеся ноги, некоторое время посидел так, словно в недоумении покачивая головой, а затем, потеряв равновесие, завалился набок, брюхом в сторону Рауфа.

А тот, не теряя времени, положил ружье на землю, взял из чемодана пилу и бросился в обход примыкающего задней стеной к клетке носорога павильона "Мир пернатых", население которого вот уже три дня как наслаждалось роскошными апартаментами на другом конце города. Небольшая дверь служебного входа, как и следовало ожидать, оказалась запертой, но это Рауфа ничуть не испугало. Просунув руку под проволочную сетку, он дотянулся до засова и отодвинул его. Дверь за собой он не успел захлопнуть, и собака проворно проскочила вслед за ним. Он уверенно пересек павильон и остановился перед одним из окон задней стены. Расположенное довольно-таки высоко, от пола до подоконника было метра полтора, оно выходило во владения носорога.

Рауф придвинул к окну скамью, встав на нее, отворил запертые на крючок решетчатые створки. Носорога заслоняли кусты, через окно видно было только морду, но и по ней можно было определить, что лежит он все так же неподвижно.

Если не считать самого носорога и каменной кормушки с остатками растительной пищи, загон был пуст, и поэтому Рауф, прежде чем спуститься туда, решил обеспечить себе обратный путь, так как забраться на подоконник без дополнительной подставки ему было бы трудно. Искать долго не пришлось, в нескольких метрах от окна, у стены, стоял большой деревянный ящик, вполне пригодный для этой цели. Но когда Рауф подошел ближе, выяснилось, что в нем что-то есть, и это что-то оказалось устроившейся на ночлег птицей. При свете единственной на весь павильон лампы Рауфу не удалось сразу определить вид закопошившегося в ящике пернатого, и поэтому он при первом же звуке отскочил на безопасное расстояние в два-три шага и там, в неприятном ожидании, остановился, напряженно выставив перед собой пилу. Тем временем из ящика с недовольным квохтаньем выбралась какая-то птица. Если бы не величина, а была она не меньше индюка с длинным клювом, то крохотными крылышками, прилипшими к телу, покрытому пухом, да и самим несуразным туловищем и кургузым задом внешне птица ничем не отличалась от обычного цыпленка. Впрочем, характер у нее оказался не цыплячий, это выяснилось сразу же, благодаря любопытству собаки. Птица спокойно дождалась шумного набега и сразу же, не целясь, клюнула ее в нос, после чего, видимо, желая продолжить отдых, направилась к своему деревянному гнезду. Но Рауф ее опередил, он унес ящик и, сбросив его вместе с пилой через окно, перевалил вслед за ним через подоконник и сам. С опаской обойдя морду, вблизи оказавшуюся величиной с небольшую лодку, он со спины подошел к носорогу. Даже сквозь шум ветра отчетливо слышался могучий равномерный храп. Прежде чем перейти к главной и основной цели посещения, Рауф приставил ящик к стене под окном и, встав на него, убедился, что в случае преждевременного пробуждения носорога успеет унести свое бренное тело из его окованного железом жилья. Теперь можно было приступать к делу, но Рауф никак не мог настроиться, хотя с тоской следил по часам, как безвозвратно убегают драгоценные минуты. Наконец он заставил себя потрогать рог, вначале дотронулся кончиками пальцев, а затем даже погладил влажной ладонью отполированную поверхность рога, но это оказалось пределом, через который отказалось переступить его мужество, подавленное первобытной свирепой мощью спящего зверя. Тогда Рауф призвал на помощь разум: заставил себя вспомнить о прекрасной цели, ради которой он находится здесь, освежил в памяти подробности совместной охоты с тестем, когда усыпленные олени и кабаны подолгу не приходили в сознание, и решительным мысленным окриком призвал себя к восстановлению в полном объеме своего мужского достоинства и самообладания. Самовнушение уже начало давать положительный результат, позволивший Рауфу приложить пилу к рогу, но тут по его напряженным нервам был нанесен неожиданный удар, от которого он с воплем вскочил на ноги - о тушу носорога смачно шлепнулся свалившийся откуда-то сверху темный ком и в следующее мгновение, шумно дыша, скатился по крутому склону спины в сторону Рауфа. О том, что собака сумела преодолеть высокий подоконник, а также о том, что этот жуткий мохнатый ком - именно собака, он догадался чуть позже; в первые же мгновения, пока третий обитатель клетки со всех сторон обнюхивал носорога, Рауф оцепенело стоял, устремив перед собой невидящий взгляд.

Как ни странно, появление собаки подействовало на него, в целом, ободряюще. Расценив тот факт, что носорог не проснулся и даже не перестал храпеть после падения на него собаки, как положительный, он с удовольствием понаблюдал за ее подчеркнуто пренебрежительным поведением по отношению к носорогу, а затем решительно взялся за пилу. То ли из-за отсутствия практики, то ли из-за высокой прочности рога поначалу дело двигалось с трудом - пила соскальзывала, вставляя на гладкой поверхности лишь легкие царапины, но когда, наконец, Рауфу удалось, наметить борозду, дело сразу пошло на лад. Собаке надоело бегать, и она уселась напротив Рауфа. Кроме как на нее, смотреть в клетке было не на что, - вид носорожьей морды был ему в высшей степени неприятен, н, водя без устали пилой по рогу, он старательно отводил от нее, взгляд, - и Рауфу впервые за неделю знакомства удалось как следует разглядеть собаку. Это был рослый темно-серый пес, очевидно, помесь кавказской овчарки, от которой он унаследовал большую лобастую голову и крепкую грудь, с дворнягой, передавшей ему лучшие качества дворняг - доверие без деления на хозяев и чужих ко всем людям и добродушие, позволяющее прощать человеку такие его недостатки, как беспричинную жестокость и жадность. Рауф не был любителем животных даже в детстве, но эта собака, глядевшая на него с безграничной любовью и восхищением, заметными даже в темноте загона, показалась ему вполне приятным существом, и он пожалел, что захватил с собой мало колбасы. Онемевшая от усталости рука выпустила пилу, когда рог, навсегда отделившись от своего бывшего владельца, свалился на землю. Носорог, или то существо, в какое он превратился с этой минуты, продолжал спать, и Рауф, испытывая невыразимое облегчение от того, что уходит, бросил на него прощальный взгляд и направился к окну. Он прошел сквозь "птичий мир" и, прежде чем запереть за собой дверь, внимательно огляделся. По-прежнему шумели деревья над рядами клеток, по-прежнему где-то вдали в сторожках крепко спали утомленные переселением сторожа. Присев на корточки, Рауф разобрал оставленное у загона ружье и, аккуратно уложив его вместе с рогом и пилой в чемодан, захлопнул крышку. Вставая, он заметил собаку. Она сразу почувствовала его взгляд и, возбужденно заскакав на месте, с радостным визгом замахала хвостом. Рядом с мрачной неподвижной тушей, до пробуждения которой оставались считанные минуты, это сильно смахивало на незатейливый танец бабочки-однодневки над протекающим баллоном с дихлофосом.