Брюки подутюжились как следует, Тарас Константинович бережно положил их на кровать, отер мокрый лоб и взялся за рубаху. Да, не забыть бы - под нее обязательно нужно белую майку. Потный, разгоряченный, он почти физически представил себя в новых брюках, чуть жмущих в поясе и еще полных жара утюга, в плотной белой майке и сорочке - в жару в этом нейлоне, что в целлофановом пакете, - и заколебался. Потом с вожделением посмотрел на свою удобную привычную одежду, развешанную на стуле. Штаны вроде отвисли, попрямплись - да кто их увидит вечером, под столом-то, - тенппска подсохла; и вообще - это ведь только встречают ло одежке. Через пять минут, привычно экипированный и довольный, Тарас Константинович поднимался уже на крыльцо к Забневым.

Встретила его хозяйка - Елена Сергеевна, миловидная шатенка, невысокая и полненькая. Тарас Константинович привык видеть ее в белом халате - она работает медсестрой, - нынче она была в легком синем платье, под цвет глаз, и пахло от нее не стерильным холодком медпункта, как обычно, а хорошими духами.

- Наконец-то, Тарас Константинович. - Она благодарно поцеловала его в щеку, незаметно и внимательно взглянула на сизые подтеки под его глазами. - Саша хотел уже идти за вами. Как мы себя чувствуем?

- Ну! - Тарас Константинович задиристо мотнул головой. - Блеск!

Александр Федорович, в белоснежной сорочке с закатанными рукавами, прыгал вдоль стола - костылями дома он почти не пользовался, - открывал бутылки; у окна, за низким журнальным столиком, сидели над шахматной доской Быков и заведующий центральным отделением Малышев. Занятый очередным ходом Быков на секунду поднял сосредоточенный взгляд, коротко кивнул; Малышев, невзрачный и суетливый, вскочил, потушил зачемто сигарету - отличный работник, он вне служебных общений был на удивление стеснительным. Вслед за ласковой скороговоркой хозяйки из кухни доносился спокойный рассудительный голос жены Малышева, Софьи Емельяновны, заведующей, после Маши, совхозной школой...

К Забневым Тарас Константинович каждый раз входил, как в свое прошлое незаметно оглядываясь и в первые минуты внутренне напрягаясь. Здесь был зальчик и у них с Машей; во второй, меньшей комнате - откуда к порогу выбегала сейчас ковровая дорожка и виднелась полированная спинка деревянной кровати, Маша проверяла за письменным столом тетради, изредка машинально оглядываясь на него, шуршащего на диване газетами...

Наверно, поэтому Тарас Константинович и старался бывать у Забневых как можно реже, хотя оба они, особенно Елена Сергеевна, под любым предлогом пытались зазвать его к себе - угостить или, проще говоря, подкормить, как он сам догадывался. Елена Сергеевна вообще относилась к нему внимательней и сердечней, чем просто к соседу, - Тарас Константинович чувствовал это; так, вероятно, могла бы относиться к отцу-старику старшая дочь, у которой уже давно есть своя семья.

- Ну, как там совещание? - спросил Забнев.

- Как всегда, - Тарас Константинович махнул рукой. - Показал бы диплом, что ли.

- Вон на этажерке. - Александр Федорович засмеялся. - Все уже в руках подержали.

- Вот и я подержу.

Тарас Константинович раскрыл коричневую дерматиновую корочку с золотым тиснением, тихонько вздохнул.

А где его университеты?.. В песках Средней Азии, где он успел порубаться с басмачами? В небольшом сельце, что неподалеку отсюда - где он, молодой и горячий, раскулачивал богатеев и ночью сторожко возвращался домой, ожидая в спину гулкого удара обреза? Или - здесь, где прошли годы и годы?.. Нет, если Тарас Константинович и завидовал, то завидовал по-хорошему. Он еще утром сказал Забневу, что рад за него, как за самого себя, - это правда. В конце концов в том, что на смену таким, как он, Тарас Константинович, идут по-настоящему образованные люди, - торжество того великого дела, которому и он отдал свою долгую жизнь!

- К столу, мужчины, к столу, - позвала хозяйка, внося с Малышевой последние блюда. - Андрей Семеныч, Николай Николаич, - бросайте свои шахматы! Быстро, быстро!

Расселись; первый тост потребовали от Тараса Константиновича, - он, как и присутствующие, хорошо зная, что за краснобай Быков, пошутил:

- Торжество нынче, так сказать, идеологического порядка. Может, парторг сначала выскажется?

- Могу, - неожиданно охотно согласился Быков. Выбритый до сининки, широкоплечий, в тонкой белой рубахе с расстегнутым воротом, он поднялся с рюмкой в руке, поочередно, собираясь с мыслями, оглядел всех и решительно тряхнул курчавой головой:

- Молодец, Саша!

Все расхохотались - речь оказалась еще короче, чем ожидали, хотя и правильной, по существу. Посмеиваясь, Тарас Константинович предложил:

- Ну, что ж, отвечай, именинник. Вон какое выступление обстоятельное!

- Я в два слова не уложусь, - засмеялся Забнев.

Придерживаясь рукой за край стола, он привычным кивком закинул назад густые светло-медные пряди. - А сказать мне хочется одно: спасибо вам всем. Прежде всего, Тарасу Константиновичу - за то, что заставил поступить и все эти годы терпел мои отлучки на сессии и зачеты...

- Ладно, ладно.

- Тебе, Андрей, - продолжал Забнев, - за то, что не донимал нагрузками, щадил...

- С октября кружок поведешь, - пообещал Быков.

- Николая Николаевича - за то, что с его отделением и забот я не знал. А супругу его - вас, Софья Емельяновна, - за то, что Саньку моего выучили, до техникума довели...

Малышев конфузливо покраснел, невзрачная худенькая Софья Емельяновна растроганно шмыгнула носом.

- Диплом я получил с вашей помощью. Вот за это и спасибо вам, закончил Забнев и, поклонившись, стоя выпил.

- А жену-то забыл! - хмыкнув, упрекнул Тарас Константинович.

- А жене, может, побольше, чем всем, спасибо, - просто сказал Забнев. Усаживаясь, он дотронулся до ее плеча, - Елена Сергеевна коротко, почти незаметно прижалась к его руке щекой.

И опять это была правда. Когда-то молоденькая медсестра выходила безногого комбата в тульском госпитале и потом, после войны, сама разыскала его - студента последнего курса техникума, тощим доходягой, на котором, как на вешалке, болталась вылинявшая гимнастерка. Она родила ему сына - второй в семье Александр гостил сейчас у бабушки в Туле, избавила вечно занятого мужа от всех обязанностей по дому и ухитрилась при этом остаться по-прежнему привлекательной; разрумянившаяся от скупой ласки мужа, от добрых слов и глотка коньяку, она благодарно смотрела на всех сияющими синими глазами.