— Пока мы проходим здесь, держите его покрепче.

Они ввели его в рубку и совершенно правильно поступили, сдавив с двух сторон, будто тисками. Иначе он мог не выдержать искушения, метнуться к пульту и покалечить корабль, прежде чем его успели бы остановить. Но теперь на это надежды не было — его руки были сжаты с такой хваткой, какую ему было бы не разорвать и в лучшие свои дни, к каковым сегодняшний не принадлежал.

В большом пилотском кресле сидел еще один священник-аристократ. Он смотрел на работавший экран, показывавший лица двух мужчин в какой-то тускло освещенной комнате с каменными стенами, возможно, в подземелье. Тот мужчина, что стоял впереди, был Шенберг. За его спиной — еще один священник.

— Теперь, — сказал священник в кресле обращаясь к экрану, — ты говоришь, что крен в десять градусов при ручном управлении автоматически включает автопилота?

— Да, — сказало изображение Шенберга. — Если только отключена система искусственной гравитации. Тогда десять градусов — и будет автопилот.

— Шенберг! — крикнул Суоми. — Не помогай им пилотировать, Шенберг! Они служат берсеркеру. Ничего для них не делай, Шенберг!

Лицо Шенберга дрогнуло, но совсем чуть-чуть, глаза его проследили за переходом изображения Суоми на экране, стоявшем в комнате. Очевидно, один из переносных экранов-мониторов был доставлен в город. Солдаты, сопровождавшие Суоми, не попытались его поскорее выпроводить из рубки или заставить молчать.

— Берсеркер, Шенберг!

Глаза Шенберга закрылись. Лицо его казалось смертельно усталым. Слабый голос послышался в рубке корабля.

— Я знаю, что делаю, Суоми. Делай, что они тебе велят. Не осложняй наше общее положение.

Вместе со своим эскортом Суоми миновал рубку и быстрым шагом пошел вдоль коридора, ведущего к каютам пассажиров. Большинство стояло с распахнутыми дверьми, выставляя наружу выпотрошенное содержимое интерьеров. Каюта же Барбары была закрыта, к двери лениво прислонился солдат.

— А девушка там? — спросил Суоми. И снова никто ему не ответил. Суоми подумал, что сейчас это уже не имеет значения — там ли она, или нет.

Его охранники каким-то образом знали, где его каюта — или нашли там его имя на какой-то вещи, или им сказал, по какой-то причине, Шенберг. Когда его втолкнули в каюту, она, как обнаружил Суоми, была в состоянии идеального беспорядка в результате явно не единственного обыска. Но, кажется, обыскивавшие ничего не ломали. Тем лучше.

Они оставили его одного, закрыли дверь. Несомненно, один из солдат остался стоять снаружи, прислонившись к двери. Поскольку каюта создавалась не для использования ее в качестве тюремной камеры, замок можно было включить только изнутри. К сожалению, на крепость каюта тоже не потянула бы — пара вооруженных и сильных мужчин смогла бы дверь открыть за несколько минут. И все же Суоми включил замок.

Он остановился рядом с койкой, где в стену была вмонтирована панель интеркома. Наверное, он мог бы связаться с Барбарой. Но рука его замерла на полпути. Что он скажет ей? И кто-то из врагов может быть в ее комнате. Пытаться ободрить ее, предложить какую-то надежду — это еще хуже, потому что бесполезно. Он настроил интерком таким образом, чтобы он принимал, но не передавал, и оставил прибор в покое.

Следующее, что он сделал — это напился от души холодной воды из-под крана. Потом открыл аптечку, отобрал нужные препараты и проглотил дозу антибиотиков и болеутоляющего. Там же он нашел антисептический бальзамированный синтопластырь, чтобы затянуть разодранную ногу и другие, более мелкие порезы, которые, похоже, начали воспаляться. Потом, бросив тоскливый взгляд на удобную постель, он подошел к откидному рабочему столику, в нише за которым содержались его звуко- и видеозаписыающие принадлежности. Все это, как и остальные предметы в каюте, было осмотрено и валялось в беспорядке. Суоми принялся обходить углы, открывать ящички и шкафчики. Везде полнейший развал, но, кажется, ничто не сломано и не украдено. Он с облегчением вздохнул, но облегчение тут же испарилось — началась новая фаза тревоги.

Наступил час сесть и взяться за работу.

Тем временем в подземном тайнике Храма электронные сенсоры берсеркера уловили наверху знакомое песнопение пяти голосов. Оттуда же донеслись шаги ног; ритм и прочие матрицы движения безошибочно указывали — человеки добро-жизни начали свою церемонию жертвоприношения. Рутинный анализ звуков позволил берсеркеру выделить среди членов процессии не только песнопоющую привычную пятерку, но и присутствие двух других человеческих организмов — один мужской, второй женский. Эти живые единицы были ему незнакомы.

Берсеркер, как и всегда, сконцентрировал свои электронные сенсоры на мужской жизнеединице, которая сейчас босыми ногами неуклюже поднималась к ступеням лестницы, откуда предстояло процессии начать спуск в камеру берсеркера. Как и всегда, обнаружив присутствие незнакомого мужского организма, берсеркер старался сравнить его характеристики с другим набором подобных характеристик одной из мужских жизнеединиц, которые содержались в его банках памяти под кодом высочайшей важности.

Сенсоры берсеркера, покалеченные в битве 502,78 стандартных лет тому назад, таковыми и оставались, и теперь мало чем превосходили человеческое зрение и слух. Но процессия приближала незнакомую мужскую жизнеединицу все ближе и ближе, и вероятность положительного опознания персональной матрицы этого организма уменьшалась быстрее и быстрее. Теперь берсеркер был свободен обратить внимание на другие вещи.

В электронно-ядерном мозгу берсеркера отсутствовали нетерпение или удивление, но имелась определенная осознанность того, что некоторые события более вероятны, чем другие. Поэтому в некотором смысле берсеркер испытал аналог удивления, вычислив, что сегодня ему в жертву принесут два организма, а не один, как обычно. И это будут люди, а не животные, как часто случалось.

За все время с момента битвы, в которой он был поврежден, с момента, когда добро-жизнь этой планеты его спрятала, спасла и начала приносить ему жертвы, берсеркер получал такие щедрые приношения очень редко. Процедив память о прошлых ритуалах, он вычислил, что такие моменты были связаны с большим эмоциональным напряжением среди приверженцев божества СМЕРТИ.

Один такой случай был связан с победой над особенно упорным племенем, победой, которая была достигнута благодаря плану сражения, вычисленному берсеркером и божественной волей переданному обожествлявшей его добро-жизни. Тогда за один раз в жертву принесли семьдесят четыре человекоединицы, всех членов побежденного племени, оставшихся в живых. Во время другого такого приношения эмоции добро-жизни были совсем иными. Они молили о помощи — надвигался голод. От голода берсеркер спас своих приверженцев тем, что начертил удачный курс кочевья, и они переселились в богатые земли, где было что грабить. Берсеркеру тогда пригодились старые боевые карты поверхности планеты. И теперь, вычислил он, успешны захват космического корабля и приближавшееся успешное окончание плана стерилизации этой планеты должны были вызвать среди слуг добро-жизни интенсивные эмоции.

Берсеркер не понимал человеческих эмоций, и только под давлением обстоятельств работал с тем, чего не понимал. Матрица стимулов-реакций, называемая страхом или похотью, например, на первый взгляд легко моделировалась и просчитывалась, как для человеков, так и для менее опасно разумных животных. Но за пять столетий попыток овладеть управлением человеческими организмами берсеркер имел довольно времени и возможностей, чтобы снова и снова натыкаться на глубину и сложность поведения, которые он не мог истолковать. Принимать поклонение — значило полагаться на очень непонятные и глубокие матрицы поведения, и очень ненадежным было такое средство продвижения к цели. Но других средств не имелось в наличии, и теперь, с захватом корабля, цель оказалась, наконец, в достаточной близи, чтоб рассчитывать на успех.

Процессия уже закончила спуск по ступеням и входила в камеру берсеркера. Первым вошел Высший Священник Андреас. По такому случаю он был облачен в красное и черное. Торуновский белый и пурпурный были оставлены в Храме, наверху. Эти же одежды, в которых Священник появлялся, чтобы воздать богово своему истинному богу, были тяжелы, и во многих местах ржавыми пятнами их покрыла старая кровь жертв.