Он думал, что собеседница ответит, но она продолжала молчать, и, не выдержав затянувшейся паузы, он заговорил снова.

— Наш приходский священник как-то сказал в воскресной проповеди, что тело — вместилище души и поэтому его следует почитать. Так вот, на мой взгляд, для негра тело — тюрьма его духа. Но у кого ключ, который мог бы освободить нас? У белых?

— Нет, не думаю. Тогда все обстояло бы очень просто. Белые вашей страны тоже живут в тюрьме, которую они сами воздвигли на фундаменте своих предрассудков. Они могли бы в свою очередь считать, что ключ их свободы находится в руках так называемых цветных.

— У кого же тогда ключ? Может быть, у бога? Но бог, по-видимому, соблюдает в этом вопросе полный нейтралитет. У бога нет кожи.

Она грустно улыбнулась.

— Расскажите мне о своей жене.

— Она квартеронка…

— Кто?

— Это значит, что она на четверть негритянка.

— Как глупо! Вы же сами подыгрываете белым, оценивая людей в зависимости от того, к какой расе они принадлежат. Зачем употреблять эту нелепую и унизительную терминологию? Почему вы не сказали мне просто, что за человек ваша жена?

— Она красива, умна. Она верный друг…

— Тогда что же не так в вашем браке? Или вы ее разлюбили?

Лейтенант залпом выпил кофе, точно рюмку крепкого спиртного, чтобы собраться с духом. Странно: ему было легче признаться этой женщине в своем отношении к отцу и к матери, чем рассказать ей о Ку. Словно он сидел перед законной супругой.

— Первые месяцы тут я был совсем один. Потом однажды вечером, когда мне стало особенно тоскливо, я зашел в какой-то дансинг и увидел там девушку… туземку. Я потанцевал с ней, и через полчаса мы уже были в постели; перед этим я, чуть не умерев от стыда, договорился о цене с ее хозяином, который потребовал с меня плату вперед. Я возненавидел этого типа с первой минуты. — Лейтенант нагнул голову и, понизив голос, добавил: — Кстати, он сейчас здесь, в зале. Вон там — слева от нас, за центральным столиком…

Учительница незаметно повернулась и бросила быстрый взгляд на торговца женщинами, который в эту минуту ел ложечкой оранжевую мякоть манго. Она прошептала:

— Я его знаю. У него хватило наглости как-то прийти ко мне домой с «деловым предложением». Он всего-навсего хотел включить меня в список девушек, пользующихся его услугами.

— Не может быть!

— Почему же? Или, по-вашему, я уже слишком стара и некрасива?

— Какой подлец!

— Ну, — улыбнулась учительница, — это холодный реалист, не имеющий ни малейшего представления о нравственных категориях. Он пришел ко мне, полагаясь на аксиому, к сожалению вполне действенную, что никто или, вернее, мало кто откажется от возможности заработать побольше. Он узнал, что я живу одна, и на этом построил свои расчеты. Знаете, что он мне сказал? Что среди его клиентов есть люди с самыми разными вкусами. Одни предпочитают невинных девочек, другие — девушек от пятнадцати до двадцати лет, но иногда к нему обращаются почтенные люди, которых интересуют зрелые женщины вроде меня. А бывают и клиенты, которым нравятся только мальчики.

— И вы не выкинули этого подлеца из дома, не отхлестали его по щекам?

— Нет. Если бы его предложение меня оскорбило, это значило бы, что оно отвечало какой-то моей подсознательной, подавленной потребности. А тут все было настолько нелепо, что никак меня не задело… Прежде чем уйти, он оставил мне свою визитную карточку с фамилией и адресом — «на случай, если вы передумаете». Это столп общества, лейтенант, как и сотни других дельцов, которые торгуют проститутками и наркотиками или ведут операции на черном рынке. Они неотъемлемая часть той политико-экономической системы, которую вы стремитесь сохранить любой ценой… Но продолжайте свою историю. Итак, вы заплатили за девушку…

— Да, — пробормотал он в некотором замешательстве. — Потом стал регулярно встречаться с ней в комнате на верхнем этаже кафе «Каравелла». Плату за каждый час берет женщина, которая работает на эту собаку. Все это очень грязно. Но всего хуже то, что… что… я не знаю, как вам объяснить…

Учительница помогла ему закончить фразу:

— Хуже всего то, что эти случайные встречи стали чем-то другим. Эта девушка затронула ваши чувства, не правда ли?

— Да.

— Как ее зовут?

— Я так и не научился правильно выговаривать два ее имени. Первое звучит как буква алфавита — «Ку». Так я ее и называю. Любопытно, потому что в детстве буква «Ку» ассоциировалась у меня с названием тайного общества на юге моей страны — оно преследует негров. Члены этого общества носят белые балахоны, прячут лицо под высоким остроконечным капюшоном — как инквизиторы на иллюстрациях в исторических книгах… Да, инквизиторы, те, кто сжигал еретиков. Долгое время слово «еретик» ассоциировалось у меня с фигурой моей матери — после той ночи, когда на лужайке возле нашего дома зажгли огненный крест. Я боялся, что они сожгут и мою мать… — Он замолчал, погрузившись в воспоминания. — Буква «Ку» всегда была для меня мрачной буквой. Теперь же она символизирует женщину, пробудившую во мне… привязанность. Разве не смешно?

— Значит, страшные ассоциации исчезли?

— Не думаю. У меня есть предчувствие, что рано или поздно я буду как-то наказан за эту девушку. Может быть, слова — только тени, но какой силой эти тени обладают! Какой магией!

— Согласна. Но мы должны защищаться от всякого слова, от всякого оборота речи, которые искажают для нас мир, отторгают нас от людей, от самых корней жизни.

— Но как? Как от них защищаться?

— Очень просто. Повторите одно слово много раз подряд, пока оно не потеряет своего смысла. Тогда «Ку» перестанет означать призраки вашего детства и даже не будет больше символизировать ваши «греховные» отношения с этой девочкой… а она все так же будет ждать вас (безымянная, но это не важно!) на верхнем этаже кафе «Каравелла». Если, с другой стороны, вы не преодолеете страха, который вам внушают инициалы или название чудовищного тайного общества, то откуда у вас возьмется мужество бороться с ним в реальном плане? Ведь именно с помощью слов, символов и метафор нас гипнотизируют демагоги, нами управляют диктаторы.

Она покачала головой, рассматривая в наступившем молчании свое отражение в ложечке.

— И почему именно отношения с Ку превратились для вас в проблему? Она ведь вас любит?

— Как ни странно, я не знаю. Я боялся спрашивать ее об этом. Но если бы и спросил, то она, наверно, ответила бы мне вежливой профессиональной ложью. К тому же нам трудно объясняться. Я знаю лишь около десятка слов, фраз ее языка. А она моего — и того меньше. И все же мы понимаем друг друга… а когда не понимаем, то прибегаем к помощи жестов. Но вот что меня мучит: полюбив…

— Договаривайте без боязни: полюбив проститутку. Считайте это слово не эпитетом, а простым обозначением профессии.

— Пусть так. Но, полюбив ее, я изменяю жене. С другой стороны, меня мучает, а иногда прямо-таки бесит мысль, что Ку достается самая ничтожная доля того, что я плачу за нее субъекту, который ее эксплуатирует. И еще одно совершенно невыносимо: мысль о том, что я у Ку не один, что таких, как я, много. Вот и сегодня Ку, должно быть, уже отдавала свое тело многим другим.

— Это ревность или сострадание?

— Наверно, и то и другое.

— Если бы вы твердо знали, что испытываете к этой бедной девочке именно сострадание, а не ревность, я бы могла надеяться на ваше спасение, лейтенант. Только не спрашивайте, что именно я понимаю под спасением.

— Я узнал, что во время войны пятьдесят четвертого года, когда Ку было двенадцать лет — всего двенадцать! — ее изнасиловал белый наемник… он был из вашей страны. В тот день, когда мне это рассказали, я был так потрясен, что не мог к ней прикоснуться.

— А вам не пришла в голову мысль продолжить эту аналогию? Сегодня насильники не вы ли?

— Прошу вас, не терзайте меня!

Она примирительно протянула к нему руку через стол и быстро коснулась его руки.

— Хорошо, — сказала она. — Но взглянем на факты. Завтра вы возвращаетесь домой. Это означает конец вашей связи с Ку. Об остальном позаботится время.