Он почти видел, как стучит сердце пленника. Он избегал смотреть в глаза юноше. Но на какой-то момент их взгляды встретились, и лейтенант, смутившись, увидел свое отражение в зрачках Ку, которые смотрели на него с лица маленького партизана. Ку и ее убийца были похожи друг на друга — не столько чертами лица, сколько всем обликом. Это было своего рода фамильное сходство.

Пленник слегка улыбнулся, и лейтенант смутился еще больше. Это была не высокомерная улыбка вызова или презрения и даже не гримаса безразличия — в этом еле заметном движении губ было что-то трогательное. Зашифрованная весть? Знак, что он почувствовал в смуглом иностранном солдате тайного союзника? Мог ли туземец сразу угадать его принадлежность к черной расе? Или это всего лишь неуверенная детская улыбка, смесь обморочного страха, робкой надежды и чуть ли не раскаяния, с которым ученик, только что набедокуривший в классе, прикидывает, нельзя ли смягчить учителя, чтобы избежать кары? И ведь террорист действительно похож на мальчишку, поставленного в угол перед всем классом!

— Мы теряем время. Двенадцать сорок пять!

Лейтенант повернулся к тому, кто сказал это. Сержант был почти двухметрового роста и атлетически сложен. Голова обрита наголо. От него разило потом.

Только сейчас лейтенант заметил, что позади него стоит врач, а в углу камеры прислонился к стене еще один человек — бледный, худой, в очках, тоже в военной форме.

На грубо сколоченном столе лейтенант увидел лампу с рефлектором, кувшин с жидкостью медового цвета, в которой плавали кубики льда, магнитофон и пепельницу. В пепельнице лежала потухшая сигара с обкусанным и еще блестящим от слюны концом. Кроме стола и пяти стульев, больше ничего не было в камере; стены и пол сложены из тесаного камня. Несомненно, именно здесь, подумал лейтенант, пытали своих пленников те, другие.

Он огляделся, испытывая головокружение, не зная, с чего начинать. В голове у него была глухая ноющая боль. Тщетно поискал глазами окно. Становилось все более жарко и душно. Бледный человек в очках подошел и представился:

— Я переводчик.

Он назвал полностью свое имя, должность и часть, где служит, потом спросил:

— Не следовало ли бы посадить пленного ближе к столу?

— Хорошая мысль.

Сержант шагнул к пленнику, схватил стул, на котором тот сидел, поднял его и буквально швырнул на пол около стола. Туземец испустил стон, закусил губу, и его глаза затуманились. Вероятно, он ударился раненой ногой о ножку стола, решил лейтенант. Головная боль притупила способность возмущаться.

— Что дальше, лейтенант? — спросил детина.

Его антипатия к сержанту возрастала с каждой минутой. Он наклонился к врачу, словно за помощью, но тот, не взглянув на него, пробормотал:

— Прошу меня извинить. У меня имеются веские причины не любить… э… подобные вещи. Если понадоблюсь, я в коридоре.

Лейтенант кивнул. Капитан направился к двери, но, прежде чем выйти, остановился и сказал так, чтобы все слышали:

— Я хочу предупредить вас, лейтенант, что у арестованного больное сердце.

Сержант саркастически усмехнулся:

— Вы уверены, что у этого клопа и впрямь есть сердце?

Врач молча повернулся и вышел.

Они, четверо, расположились за столом, словно для партии в бридж. Сержант зажег лампу и направил сильный свет на пленника, тот заморгал. Лейтенант налил в стакан холодного чая и жадно выпил.

— Я считаю это ненужным, — сказал он. — От лампы станет еще жарче.

— Лейтенант, я не знаю, насколько вы опытны в ведении допросов. Но мы в полиции направляем на таких типов свет поярче, чем этот. Уверяю вас, это дает хорошие результаты…

Пленник сидел, полузакрыв глаза. Лейтенант заметил, что артерия у него на шее пульсирует быстрее.

— Можно закурить? — спросил сержант. И, не дожидаясь разрешения, взял с пепельницы свою сигару, чиркнул спичкой, затянулся, выпустил клуб дыма. Пленник с интересом следил за голубыми кольцами, поднимавшимися в спертом воздухе. Переводчик вытащил из кармана сигарету и тоже закурил. Пленник поглядел на него, а затем перевел взгляд на лейтенанта, словно ожидая, что и он последует примеру остальных.

Вокруг стола сидели четыре человека. И лейтенант никак не мог осмыслить, зачем они собрались здесь. Что общего между ними, что объединило их, представителей одного и того же биологического вида? Желание выжить и получить удовольствие от жизни? Страх смерти? Способность любить, ненавидеть… и тосковать? Стремление к власти и самоутверждению? Или любовь к свободе? Но что такое свобода? Кто из них четверых по-настоящему свободен? Возможно, как раз этот желтый, рахитичный, полуголый мальчишка, который если и не смог сам выбрать образ жизни, то, во всяком случае, оказался достаточно свободен и мужествен, чтобы самому выбрать свою смерть! И, отбрасывая все прочее, не глупо ли, не абсурдно ли было стечение обстоятельств, которое соединило здесь их четверых?

Лейтенанту казалось, будто его голова распухает, болит все сильнее, становится все более похожей на сосуд, полный множества отголосков. Его глаза перебегали от запястья к запястью, от часов к часам. Двенадцать пятьдесят.

Маленький пленник продолжал едва заметно улыбаться и наблюдать за этими тремя большими людьми.

— Мы теряем время, — прорычал сержант, крепко прикусив кончик сигары.

Лейтенант повернулся к переводчику;

— Хорошо, начнем допрос.

Он говорил и в то же время видел себя со стороны, словно какого-то чужого человека, в существование которого ему не удавалось полностью поверить.

— Мой план таков: я буду задавать ему вопросы, в том числе несколько ничего не значащих, и неожиданно брошу главный вопрос: «Где бомба?»

— Пустая трата времени! — грубо перебил сержант.

Лейтенант посмотрел на него в упор, ему хотелось ударить наглеца по физиономии.

— Нет ли у вас случайно, — спросил он, — волшебного заклинания, которым можно вырвать у этого мальчишки необходимые нам сведения?

Детина прищурился, и его рот скривился в жестокой усмешке.

— Эх, лейтенант! Конечно, есть! И это заклинание, насколько я помню, еще ни разу меня не подвело. — Он наклонился к лейтенанту. — После того как ваша «психология» провалится, я применю свой метод. Он прост. И стар, как мир.

Лейтенант посмотрел на переводчика. Он мог бы поклясться, что пот, сбегавший по этому бледному лицу, был ледяным. Перед ним был солдат, выполнявший свой долг, но старавшийся при этом не запятнать свою душу. Еще один нейтралист.

Сержант ткнул пальцем в пленника.

— Не обманывайтесь его невинным видом. Я хорошо знаю этих бандитов.

Он с ненавистью посмотрел на пленника, который продолжал невозмутимо улыбаться, совсем как каменный сановник на площади у музея. Лейтенант задержал взгляд на бицепсе сержанта, украшенном татуировкой, изображавшей голую женщину с широкими бедрами и пышной грудью.

Пленник положил ладони на край стола. Руки были маленькие, ногти — с черной каемкой.

Лейтенант старался вызвать в себе ненависть к пленнику и этим облегчить допрос. Он твердил себе: вот эти с виду невинные руки подложили в кафе «Каравелла» бомбу, убившую Ку. Он убийца женщины, которую я любил. Но этого не может быть! Ведь сам пленник в известной мере — тоже Ку. С другой стороны, разве не имел он права взорвать, растерзать людей, которые продавали и покупали тело его сестры, даже если возмездие не щадило и самой жертвы?

Несколько минут лейтенант и переводчик уговаривались о вопросах, которые надо задать пленнику. Бледный человек делал заметки в блокноте.

Все трое следили за маленьким партизаном, который не сводил глаз с лейтенанта, вопросительно подняв одну бровь. Переводчик включил магнитофон, зажегся зеленый глазок. Он нажал на клавишу, и кассеты стали вращаться. Пленник смотрел на аппарат, который его интересовал и как будто забавлял. Допрос начался.

~~~

Допрос длился несколько минут под аккомпанемент нетерпеливых вздохов сержанта, который, раздевшись до пояса, то и дело вытирая рубашкой потную грудь, расхаживал по камере из угла в угол, как зверь в клетке.