— Осторожно, Тиду! — воскликнула мама: ей показалось, что я могу выпасть из окна.

Я отвернулся, чтобы мама не увидела моих слез. Ведь она и сама вот-вот заплачет, а мне не хотелось лишний раз причинять ей боль. Однако решение было принято. Несмотря на слишком маленькую квартиру, несмотря на консьержку, Кафи будет жить здесь.

Три дня спустя я приступил к занятиям в городской школе. Накануне мы с мамой приходили туда записываться. Школа показалась мне некрасивой и унылой: потолки слишком высокие, а двор совсем маленький, неприветливый, без зелени. Но зато у меня появятся новые приятели!

Этим утром я вышел из дома очень рано, боясь опоздать. Школьная калитка была еще заперта. Через некоторое время стали небольшими группками собираться местные мальчики, с ними я и прошел во двор, который напоминал гудящий муравейник. Я чувствовал себя очень неуютно. О, если бы со мной был Кафи, как там, в Реянетте! Там мой славный пес часто провожал меня до самого школьного крыльца, и все могли приласкать его.

Как же много незнакомых лиц! Никто не обращал на меня внимания, а вот в Реянетте, когда появлялся новенький, его сразу же окружали и расспрашивали.

До звонка никто так и не сказал мне ни слова. Однако, заметив, что я не знаю, куда идти, один мальчишка бросил на ходу:

— Ты что, новенький? В какой класс?

Я показал записку, которую накануне мне дал директор.

— Третий «Б», — сказал другой, — это там, где бородатый!

Бородатый оказался моим новым учителем. Он был молодым и высоким, с черной бородой по тогдашней моде, в белой рубашке. Жестом бородатый показал мне, куда встать. Мы поднялись по лестнице, шаркая множеством ботинок, и, пройдя по длинному коридору, наконец оказались в классе. Пока все рассаживались, я задержался у. учительского стола, думая, что, как в Реянетте, учитель спросит перед классом, как меня зовут, сколько мне лет, откуда я, чтобы все могли познакомиться. Ничего подобного. Он просто взглянул на протянутую мной записку и указал на свободное место.

— Вон там, справа… у батареи…

Вот и все. Парту на двоих занимал один ученик, для удобства он держал портфель и книги на свободном месте. С недовольным видом мальчик сложил свои вещи и подвинулся.

Урок начался. Я так растерялся, что почти ничего не слушал. Несколько раз, улыбаясь, я поворачивался к своему соседу, пытаясь извиниться за то, что пришлось захватить его пространство. Наконец я решил с ним познакомиться — и для начала представился:

— Меня зовут Тиду.

— А меня Корже, — сказал он, — на конце «е». Больше он ничего не добавил, мы продолжали сидеть молча. Я подумал, что учитель запрещает болтать на уроке, но, может быть, на перемене…

Но на перемене Корже подошел к своим товарищам, а другие одноклассники, так же как и утром, не обращали на меня никакого внимания. У них были свои игры, им было не до меня. Я понимал, что это не со зла, а просто от безразличия.

Так продолжалось весь день. К концу уроков я почувствовал себя настолько несчастным, что на выходе из школы подошел к группе болтающих мальчиков, среди которых был и Корже. Заметив меня, они замолчали и отошли. Мне хотелось побежать за ними, рассказать, как мне плохо и одиноко, но я не осмелился.

Дома, на пятом этаже, мама с большим трудом пыталась разместить вещи в нашей крошечной квартире.

Вечером, лежа в кровати, я еле сдерживал слезы. Я внушал себе, что здесь, конечно, не может быть так же, как в Реянетте, что нас слишком много в этой школе, что необходимо время, чтобы узнать друг друга, что завтра со мной обязательно заговорят, а Корже познакомит меня со всеми.

Но на следующий день я остался таким же чужаком, как и был, меня не принимали и не хотели знать.

Это продолжалось довольно долго. Однажды вечером мне было так грустно, что я решил не возвращаться домой сразу после школы, а побродить по улицам в надежде встретить какого-нибудь мальчишку моего возраста, с кем бы я мог поговорить. По дороге я думал о Реянетте, о Кафи, о том, как он бы шел со мной рядом, будь он здесь, как я бы рассказал ему о своих бедах, а он бы все понял; я бы сидел на скамейке, а он бы слушал, навострив уши…

Проходя мимо большого здания, из окон которого раздавался грохот ткацких станков, я внезапно остановился как вкопанный и затаил дыхание. На углу улицы в открытой машине, на водительском месте сидела собака… она так была похожа на Кафи, что я не поверил своим глазам. Я был настолько потрясен, что не мог сдвинуться с места. Собака подняла уши и не сводила с меня глаз.

Встревоженный тем, что я не ухожу, пес показал клыки и глухо зарычал. Я достаточно хорошо знал собак, чтобы понимать, что даже самые добрые из них звереют, если им поручают стеречь машину: ведь она превращается для них в маленький дом. Однако я все равно заговорил с собакой самым ласковым голосом, на какой был способен; кажется, она поняла, что я не охочусь за машиной ее хозяина, и успокоилась. Осмелев, думая, что доверие завоевано, я снова приблизился и заговорил так ласково, что псина слушала, наклонив голову. Мы долго смотрели друг другу в глаза, и, по-моему, пес догадался, что я друг. Я протянул руку, чтобы его погладить…

И тут я почувствовал острую боль и вскрикнул, даже не успев сообразить, что произошло. Собака вцепилась в мою руку своими острыми зубами.

Совершенно одурев от боли, я несколько секунд не отрываясь смотрел на свою окровавленную кисть. Потом бросился бежать домой. Я так боялся консьержки, что, несмотря на усиливающуюся боль, остановился у подъезда и замотал руку носовым платком, опасаясь закапать лестницу кровью. Когда я поднялся на пятый этаж, весь платок был красным.

— Боже мой! — воскликнула мама, побледнев. — Несчастный случай?.. Ты ранен?.. Машина?..

Я еле добрел до кухни, упал на стул и с трудом перевел дух. Сильно кружилась голова. С большим трудом я объяснил, что произошло. Перепуганная мама повторяла:

— Как это собака могла тебя укусить?

Маленький Жео расплакался. Мама увела его в комнату, чтобы он не увидел моей раны, а потом медленно размотала платок. Я без конца повторял:

— Мама, это пустяки, просто ерунда…

Увидев окровавленную руку, она схватилась за голову.

— Ох, Тиду, надо срочно бежать к врачу или хотя бы в аптеку!.. А вдруг эта собака бешеная?

Мама накинула на плечи пальто и одела Жео; она не решалась оставлять его одного дома, боясь, что он выпадет из окна. В тот момент, когда собака меня укусила, было очень больно, но потом все прошло. А теперь боль вернулась и больше не уходила. Однако жаловаться я не хотел.

К «частью, аптека находилась неподалеку от нашего дома. Снимая повязку с моей руки, аптекарь поморщился.

— Собака, говоришь, тебя так сильно укусила? Похоже, рана глубокая; тебе надо показаться врачу, и немедленно.

Пока он промывал рану какой-то едкой и жгучей жидкостью, мама записывала адрес врача. Он жил на бульваре Круа-Русс. Поскольку я сильно побледнел, аптекарь дал мне выпить что-то очень крепкое, похожее на ром. Потом мы отправились к врачу. Но его не оказалось на месте! К счастью, пока секретарша записывала нашу фамилию и адрес, чтобы врач посетил нас позже, вошел человек с кожаным портфелем в руках. Это и был доктор. Сначала он сказал, что очень спешит, что нам лучше вернуться домой, а он обязательно зайдет попозже, часам к восьми-девяти, но, взглянув на бледную и перепуганную маму, доктор бросил портфель и впустил нас в свой кабинет.

Заново перевязав рану, он поморщился точно так же, как и аптекарь.

— Нехорошо, малыш, нехорошо… Тебя, конечно» укусила не какая-нибудь шавка!

Доктор подробно расспросил меня, как все случилось и что это была за собака. Я толком ничего не смог вспомнить, кроме того, что это был огромный пес, похожий на Кафи.

Во всяком случае, — заявил доктор, — бешеная эта собака или нет — ребенка необходимо доставить в больницу и сделать укол.