Она открыла рот. Кстати, очень милый ротик красиво изогнутый, с соблазнительно полными, но не слишком пухлыми губами. Несколько портили впечатление опухшая щека и заплывший глаз. Должно быть, ядовитый плющ. Профессиональная наблюдательность не изменила Лайону: даже погибая от боли, он заметил, что женщина старается не чесаться. То и дело она поднимала руку к лицу, колебалась, смотрела на свои грязные пальцы и ногти с траурной каймой и вздыхала. Лайон не испачкал рук и с удовольствием почесал бы ей зудящее место, если бы спина позволила дотянуться.

— Но как же… Нет-нет, мне надо назад, в мотель!

— Отлично. Подгребайте к берегу и вылезайте.

— А вы?

— А что я? С голоду не умру, если вы об этом. У меня еще осталось полбанки сосисок по-венски.

— Как же вы доберетесь до палатки?

— А это уже не ваша проблема.

— Очень даже моя! В темноте я не найду дорогу обратно! Нет, мы доплывем до вашего лагеря, вы одолжите мне фонарик, покажете, куда идти, и я…

Она замолкла посреди фразы и уставилась на него, округлив глаза цвета красного дерева — даже тот из них, что совсем заплыл.

— Подождите, — прошептала она. — Вы сказали, семь миль?

— Говорю вам, если вас это не устраивает, гребите к берегу и давайте распрощаемся. Дойдете вниз по ручью до того места, где нашли меня, а оттуда — по собственным следам.

Знал бы Лайон, что недалеко отсюда мотель, забрался бы подальше в болота! Что ему сейчас меньше всего нужно, так это общество себе подобных.

Жасмин так толком и не разглядела его лица. Он старательно отворачивался от стремительно угасающего света. Зато хорошо разглядела широченные плечи, обтянутые потрепанным серым свитером. Скорее всего, без свитера он будет выглядеть еще более широкоплечим. Последнее, чего ей не хватало в жизни, — накачанный мужлан со шкаф величиной!

С тяжелым вздохом Жасмин снова взялась за весла. Одним веслом задела незнакомца за ногу, и он судорожно вздохнул. Она пробормотала извинение. Очерк получится классный, думала она. Глушь, тишина, седые бороды мха, узловатые кипарисы, роскошный закат отражается в черной, как смоль, воде…

Тигры и львы пока не высовывали носа из чащи, зато, когда лодка проплывала мимо зарослей орешника, большая, с ярким оперением птица, похожая на удода, суматошно выпорхнула из кустов и прохлопала крыльями над самой головой Жасмин. Стоило вскочить и протянуть руку, и можно было схватить ее за хвост.

Однако вскакивать она опасалась. Еще не хватало вывалиться за борт. Плавать она не умеет, а незнакомец, нежданно оказавшийся на ее попечении, сейчас не в том состоянии, чтобы бросаться ей на помощь.

— Кстати, как вас зовут? — Она прихлопнула комара и поморщилась. Лицо снова начало бешено чесаться.

Мужчина колебался всего несколько секунд, но Жасмин это заметила. Интересно, почему он сразу не назвал свое имя?

— Лайон , — ответил он.

— Ух ты! Хорошо хоть не аллигатор.

— А вас?

Жасмин не колебалась — скрывать ей было нечего.

— Жасмин Кленси, — она слабо надеялась, что он вспомнит ее имя.

— Ничего себе! Флора и фауна в одной лодке!

— Ха-ха, как смешно. Далеко еще?

— Миль пять с половиной, я думаю. Жасмин издала стон. Она гребла уже час без передышки, и на ладонях у нее вздулись волдыри. Через несколько часов там будут кровавые мозоли.

— Перчаток у вас, наверное, нет? — поинтересовалась она.

— Боюсь, что нет.

А дамочка не так уж плоха, думал Лайон. Конечно, она не в лучшей форме, но недостаток физической силы возмещает решительностью и настойчивостью. Как же быть с ее руками? Может быть, обмотать чем-нибудь?

Жасмин ощутила, как слезы обожгли глаза. Она ненавидела боль. Ненавидела зуд, комаров, ядовитый плющ, но больше всего — эти чертовы джунгли!

Да, она трусиха. И всегда была трусихой. Отец бросил семью; каждый год они с матерью переезжали на новое место. И много лет Жасмин преследовал один и тот же кошмар, от которого она в страхе просыпалась по ночам: она приходит из школы, а мамы нет. В доме живут чужие люди. Так она стала бояться.

Наклонившись вперед — от бедра, как советовал Лайон, — она с силой опустила весла в воду. Черт побери, она справится! Она на все готова, лишь бы не оказаться среди леса в кромешной тьме и даже без фонарика!

— Передохните.

— Не поможет.

— И все же сделайте передышку. У меня есть носовой платок. Достаньте его из кармана штанов, разорвите надвое и оберните им руки.

Жасмин молча помотала головой — не хотела выбиваться из найденного ритма. Советы Лайона помогли — она кое-чему научилась по части гребли.

Например, тому, что нет ничего хуже этого занятия.

— Не упрямьтесь. Жасмин. Я не хочу, чтобы вы истекли кровью.

— Боитесь, что запах свежей крови привлечет аллигаторов?

Она все-таки потеряла ритм: весло дрогнуло и завязло в воде. Слезы потекли из глаз Жасмин, и от этого многострадальные щеки зачесались еще сильнее.

— Одно утешение: когда в газетах появится отчет о моих злоключениях, бабушка не будет волноваться, потому что не вспомнит, как меня зовут!

Небо на востоке уже побледнело, когда Лайон открыл глаза. Не шевелясь, осторожно и неглубоко вдохнул. Все еще болит! Все тело болит, а где не болит, там ноет или ломит.

Несколько секунд Лайон пытался определить для самого себя, чем отличаются боль, ломота и нытье. Немудрено после ночи, проведенной в четырнадцатифутовой лодке.

И главное, без крыши над головой. В феврале.

Очарование теплого дня исчезло: за ночь температура, должно быть, упала до нуля.

Они остановились на привал. У Жасмин болели руки, у Лайона — все тело. Он понимал, что добраться до места засветло не удастся. Он решил, что лучше дать девушке поспать, чем путешествовать в ночном мраке, рискуя заблудиться. А потом заснул сам. Не слишком разумно, но, в конце концов, его силы не беспредельны.

— Черт бы все это побрал… — прохрипел он, воспаленными глазами уставившись на женщину, клубочком свернувшуюся на корме. Ложась спать, она подняла ворот рубашки, опустила закатанные рукава, а ноги постаралась прикрыть клапаном сумки и какими-то измятыми тряпками. — Пора вставать, — произнес он.

Она застонала во сне и подтянула колени к подбородку. Ее шорты — когда-то белые — были не слишком откровенны: они закрывали ноги до середины бедра. Но при таких длинных ногах этого явно недостаточно. Слишком много обнаженной плоти открывается на милость стихий.

А также нескромных мужских глаз.

— Жасмин, просыпайся. Надо плыть дальше. Девушка открыла один глаз, второй заплыл окончательно и не открывался. Вздрогнув, она пробормотала что-то вроде: «Где я?»

— По моим прикидкам, примерно в семи милях к северу от фермы Билли, в полмиле к западу от Комариной Канавы и в миле к востоку от Грейсленда.

— Ox!

Она почесала щеку, затем коленку и улыбнулась. Есть что-то трогательно обезоруживающее в женщине, которая просыпается, дрожа от холода, почесываясь, сонно моргая, и при этом еще умудряется улыбаться.

— Грейсленд? — зевнув, переспросила она. — Я думала, это в Теннесси.

Голос ее звучал по-утреннему томно, хрипловато-чувственно. С иной женщиной и при иных обстоятельствах Лайон принял бы такую манеру речи за приглашение.

Но не здесь и не сейчас.

— Не хочешь разогреться? Сделать несколько упражнений, чтобы разогнать кровь. Только смотри не упади за борт.

— Слишком поздно! Я замерзла, словно ванильное мороженое под Рождество!

Лайон тоже зевнул и вдруг неожиданно для себя ухмыльнулся во весь рот. Черт, он не мог припомнить, когда в последний раз улыбался, тем более до завтрака! Интересно действует на него общение с Жасмин Кленси.

Лайон приехал сюда, чтобы побыть в одиночестве. Если уж говорить о компании, предпочел бы общество физиотерапевта или массажиста. А вместо этого в его жизнь ворвалась Жасмин Кленси со следами ядовитого плюща на лице, стертыми в кровь ладонями и сногсшибательными ножками. Что она за человек, Лайон пока толком не понял.