[Стенание – пролог не переведен]

С той поры уже минуло несколько лет.

Я на родину шел, и в тенистой теснине,

Где с гортанным журчаньем распелся Дебет

И течет, от начала времен и поныне,

Где Ахпат-Санаины с обрывистых скал

Молча молятся, руки воздев к небосводу,

Там, застигнутый мраком, приют я сыскал,

На ночлег напросясь к старику-садоводу.

Он возился, ворчливо ропща на судьбу

Под одним из деревьев плодового сада.

– Здравствуй, дед!.. И ладонь прислонивши ко лбу,

Он взглянул на меня: – мол, чего тебе надо?

С холодком на привет мой ответствовал дед,

Осмотрел подозрительно, снова и снова,

И повел к шалашу, за собою вослед,

Нежеланного, чуждого гостя ночного.

Я молчал, а старик бормотал на ходу:

– Мы пропали; житья нам не будет на свете,

Коль в такие ущелья, на нашу беду,

Проторили дорогу бездельники эти.

Горожанин проник в наш глухой уголок

Не с добром, – знать опять увеличили подать.

Хочет выведать: как бы содрать им налог,

А иначе – зачем ему здесь колобродить?

Хочет вынюхать: где еще водится скот

И в хлевах не пустуют кормушки да ясли,

Чья жена не увяла еще от невзгод

И в глазах у нее огоньки не погасли.

Все лесные стволы он сочтет по пути,

Словно вор, станет рыться в отцовских могилах;

Он сочтет: сколько за день яичек снести

Наша сельская курица в силах.

Ишь, какую он шапку чудную надел!

И 6 одежде чудной… Здесь таких не бывало.

Старикан приумолк, тяжело закряхтел,

Опираясь на заступ, шагал он устало.

В шалаше предложил он устроиться мне

– Землю ветхою тканью покрыв шерстяною,

Усадил меня, сам же застыл в тишине,

Продолжая стоять на ногах предо мною.

Поднял голову, взор на пришельца вперил,

Что некстати себя навязал ему в гости,

И раскатистым голосом заговорил,

Не скрывая ничуть отвращенья и злости:

– Спрос не грех, господин! К моему шалашу

Ты откуда пришел, и куда ты с рассвета

Дальше двинешься? Кто ты? Скажи мне, прошу…

И старик продолжал, не дождавшись ответа:

– Кто б ты ни был, я счастья желаю тебе,

Долгой жизни,здоровья, удачи в дороге,

Чтоб ты мог сострадать нашей горькой судьбе,

И узнал,- как живет земледелец убогий.

Наши дни издавна преисполнены тьмы,

Люди здешних ущелий вконец обнищали.

Мы всего лишены, обездолены мы,

Царь небесный лишь знает о нашей печали.

Ты ученый, ты умный, ты сердцем не злой,

Устреми же на нас твои взоры благие,

Убедись, как в горах, с каменистой землей

Мы воюем, – голодные, полунагие.

Что руками добудем – не можем до рта

Донести. Погляди: столько пролито пота,

И опять голодуха, опять нищета, -

Бесполезны старанья, напрасна работа…

– Отчего же, в таком благодатном краю

Голодает народ, передышки не зная?

Может быть истощили вы землю свою,

Или ваших лишений причина иная?

– Как сказать… Да прославится имя царя,

Да незыблемо правит он в нашей-отчизне.

Я не смею его виноватить зазря.

Пусть господь пресечет наши жалкие жизни!

На кого обижаться? В теченье веков,

Поневоле, стерпелись мы с долей любою…

Ты еще не поведал мне:,кто ты таков?

Я хочу говорить откровенно с тобою!

– Я читаю… – Читаешь! – воскликнул старик, -

Ты псаломщик? Зачем не признался мне сразу?

Погоди-ка немного, я выйду на миг…

Дед покинул шалаш, не закончивши фразу.

Он вернулся с дровами, прибавил огня,

Озарившего темень мерцающим светом,

Вновь приветствовал гостеприимно меня,

И добра пожелал, по старинным заветам,

У костра мы сидели. Внизу, под горой,

Клокотала в ущелье река; временами,

Как дыханье теснины, оттуда сырой

Веял ветер в лицо, пролетая над нами,

И ночные, бессонные птицы подряд

Причитали, потоку плакучему вторя,

Стонет птица-Сестра:- Где ты, мертвый мой брат! [Существует легенда о том, что бог, вняв мольбам девушки-сиротки, обратил ее в ночную птицу, спасая от насильника. Брат погиб, спасая ее честь]

Крик совиный – как стон безутешного горя.

Смутный ужас, и вместе – глухая тоска

Нераздельно-царили средь ночи беззвездной…

Вот донесся откуда-то издалека

Вой голодного волка – зловещий и грозный.

Дед с кряхтеньем прилег по соседству с костром,

Самосадом набил свою трубку большую

И, вздохнув, забубнил, как стихающий гром:

Расскажи мне про город, усердно прошу я!

Расскажи про газеты, про то, что в цене

И про то расскажи, что осталось дешевым,

Про живых и про мертвых поведай ты мне,

Я с другими людьми поделюсь твоим словом.

Говорят, будто трое царей меж собой

Порешили, – хоть это по моему враки, -

Что лишится престола затеявший бой,

И отречься от власти придется вояке.

Нет! Подобному чуду поверить нельзя!

Разве вправду владыки такие бывают?

Искони короли и цари и князья

Разоряют народы, людей убивают!..

– Дед, оставь, ради бога, князей и царей!

Опротивел мне город, газетные сплетни,

Лучше ты о селе расскажи мне скорей,

О его повседневной нужде многолетней!

Уснехвулся угрюмо старик-садовод:

– Что ты ищешь, прийдя к нашим жалким халупам?

Кто не умер еще, тот, конечно, живет;

Так и мы существуем, завидуя трупам.

Корка черствого хлеба – вот наша еда,

Да и та еще где-то мерещится в небе.

Можно ль жизнью назвать прозябанье, когда

Человек не уверен в сегодняшнем хлебе?

Ты хотя бы меня, для примера, возьми:

Мне уж восемь десятков, но в здешнем ущелье

Весь мой век, я совместно с другими людьми,

Бедовал и не знал, что такое веселье.

Всухомятку, все лето, как вьючный осел,

Днем и ночью, толкусь на крутом косогоре.

Воевать мне приходится с тысячей зол,

Не могу превозмочь лишь последнее горе.

От земли – ни убытка, ни прибыли мне.

То, что сад мне дает, на него же я трачу.

Черт с деньгами, когда б они были в мошне!

Я б не жаловался на свою незадачу.

Я за хворст плачу, дабы ночью присесть

У костра; мой шалаш, – ты поверишь едва ли! -

Из-за нескольких веток раз пять или шесть,

Сторожа-лесники меня в суд вызывали!

В незаконной порубке винят, в грабеже,

Объясняешь – никто тебя слушать не станет.

Старший писарь грозит и рычит, и уже

Загребущую лапу за взяткою тянет.

Вор – с одной стороны, волк – с другой стороны;

Чуть замешкался, – тащат из дома, из хлева!

И в своем же добре мы уже не вольны.

То ли вправо бежать, то ли кинуться влево?

Только к старосте ты не ходи, потому,

Что врага наживешь; ведь следы лиходеев,

Разорителей наших, приводят к нему.

Пожалеешь, судебное дело затеяв!

Он предложит, пожалуй, стакан кипятка,

Рюмку водки, и скажет в конце разговора:

– Ты ступай себе, дед! Спи спокойно пока!

Накажу я, как следует, наглого вора…

Гнусный мир! Хоть беги из него, но куда?

Стала кровью вода, а любовь – ятаганом,

Нет у сильного совести, страха, стыда,

Горе слабому в нынешнем мире поганом.

Три ружья, на столбе, здесь висели вчера.

Их владельцы, спасаясь в ночи от ареста,

Прибежали ко мне, но еще до утра,

Отоспавшись, ушли в безопасное место.

Я никак не пойму, размышлял я всю ночь: