А.С.: – И геологом тоже. Но самая большая его страсть была к космосу. Он еще задолго до Циолковского считал, что космос широко населен разумными существами, и что это только вопрос времени, когда они прилетят на Землю. В восьмом году, как раз во время взрыва тунгусского метеорита, он проводил какие-то изыскания на Вилюе. Кажется, картографические, по заданию Русского Географического Общества. Он довольно точно определил координаты взрыва, и, бросив все, рванул марш-броском к месту падения. Так что, первая экспедиция к месту падения тунгусского метеорита состоялась не в двадцать седьмом году… Или, в каком там?
А.Ф.: – А черт его знает? Не интересуюсь я космосом… И астрономией тоже…
А.С.: – Так вот, во время этого марш-броска он совершенно случайно натолкнулся на месторождение алмазов. Он даже откопал несколько! Но так спешил, к своему метеориту, что неточно определил координаты месторождения. Короче, я случайно натолкнулся на его записи в библиотеке отца, алмаз тоже нашел… Дед писал, что алмазами там устлано дно ручья. Вот мы и крутимся почти на одном месте, ищем этот проклятый ручей. Ручеек крошечный, вытекает из болота. Но тут, сам видишь, этих болот и ручейков…
Больше месяца бродил он с геологами по тайге. Наконец, когда они уже отчаялись, и двинулись прямым маршем по азимуту в сторону Вилюя, случайно наткнулись на ручеек, протекавший по ничем не примечательной местности, поросшей чахлым листвяжником. Топкие глинистые берега не позволяли перейти его сходу, а потому пришлось идти вдоль него, в поисках подходящего места для переправы. На краю широкой промоины Александр Степанович остановился и принялся вглядываться в мутноватую воду. В этой промоине веснами должен кружиться нешуточный водоворот. Видимо, русло ручья в этом месте встретило какое-то препятствие, и ему пришлось сделать этакий пируэт; озерцо, не озерцо, нечто вроде временного весеннего водяного котла. Александр Степанович прыгнул вниз, прямо в воду, погрузил руки по плечи в ручей, загреб что-то со дна, и выкинул на берег, снова загреб, и снова выкинул. И так раз за разом, наконец, стуча зубами, вылез на берег и принялся снимать мокрую одежду, купание в ручьях, бегущих по вечной мерзлоте, ни к чему хорошему привести не может.
Андрей Филиппович с рабочим спустились к воде, у самого уреза была рассыпана горстка невзрачных стекляшек. Александр Степанович, развесив одежду по прибрежным кустам, подошел к двоим товарищам, сидящим на корточках и разглядывающим стекляшки, наклонился, выбрал шесть, самых крупных камней, и протянул на ладони рабочему:
– Вот, алмазы… – в голосе его не было радости, только усталость, бесконечная усталость бесконечного пути, нескончаемой перекопки земли, ночевок под открытым небом под колыбельную комариного хора. – Вот эти камушки стоят многие тысячи рублей. Загвоздка в том, что в нашей стране их невозможно продать… Можно только сдать государству, за цену, которое государство назначит. Но еще придется долго объяснять и доказывать, каким образом камешки попали тебе в руки…
Рабочий взял камни, подбросил на ладони, прислушался к себе. В душе поднималась огромная радость. Но радость не оттого, что на ладони у него лежат камни стоимостью в десятки, а может и сотни тысяч, а оттого, что все скоро кончится; выматывающий силы путь по таежному чертолому, выматывающий душу страх снова оказаться за колючей проволокой, проклятый гнус, изъевший лицо и руки до страшных, сочащихся сукровицей, язв. Пришло постижение главной истины; если бы все это было его, и камни, лежащие на ладони, и те груды камней, что покоятся в рыжей глине под его ногами, он, не задумываясь, отдал бы все за одну лишь бумажку с печатью, которая дала бы ему возможность жить на свободе.
Он протянул геологу камни, но тот досадливо отмахнулся:
– Положи в карман. Может, тебя будет утешать сознание, что у тебя полумиллионное состояние в кармане… Да и нам спокойнее. Мало ли за что ты сидел…
– Да не сидел я нигде… – было, пискнул он.
– Да не ври ты нам! – брезгливо поморщился Александр Степанович. – С лошадьми ты обращаться не умеешь. Тайгу ты знаешь, но знаешь по книгам; у тебя же на лбу написано, что студент геологического факультета, я это на второй день распознал. Что мы, промысловиков не видали?! Разложи дымарь, нам сушиться надо… А справку мы тебе дадим, как только выберемся. Такую справочку, что с ней, хоть куда, по ней и паспорт дадут не глядя…
Когда он разжигал дымарь, обмазал камни смолой и положил в карман. Да и забыл о них, потому как на следующий день началось такое, что можно было забыть и собственное имя. Правда, имя он не забыл, даже не забыл координаты месторождения, почему-то намертво отпечатавшиеся в его мозгу. Сначала они шли по болоту, потом по гари. Гарь была свежая, а потому самая противная; под ногами то и дело проворачивались твердые, как камни, головешки, ногу сломать было запросто. Обе их лошади пали, и они потащили на плечах то, что до сих пор лошади тащили на своих спинах. Правда, большую часть пришлось бросить.
Потом они вышли к реке. И вот здесь судьба опять повернулась к беглецу не тем боком. Нет бы геологам скорым маршем двигаться к жилью, они вздумали обследовать выходы пород на высоченном приречном обрыве. Все произошло очень быстро. Один из геологов привязал конец веревки к дереву, росшему шагах в пяти от обрыва, и стал помогать второму спускаться. И вдруг огромная глыба породы под его ногами качнулась и обрушилась вниз. Геолог исчез за кромкой обрыва. Одна из прядей много повидавшей веревки не выдержала, с треском лопнула, рабочий кинулся к веревке, чисто рефлекторно, удержать двойную тяжесть он ни за что бы не смог. Однако, перехватив веревку, уперся каблуками в землю, но каблук соскользнул и он, не удержавшись, нырнул за гребень обрыва. Ему повезло, он не свалился с двадцатиметровой высоты, угодил на выступ, с маху треснувшись плечом о твердую породу, хорошо хоть голову уберег от удара.
Он не помнил, как выбрался на гребень обрыва. Долго и мучительно затягивал бинтами свои переломы. Судя по тому, что ему трудно было дышать, у него и ребра были сломаны. Хорошо еще, бинтов оказалось много. Он скатил вниз рюкзаки, карабин тащить ему показалось тяжело, он и его сбросил прикладом вниз, надеясь, что он упадет в рыхлую глину у подножья обрыва и уцелеет, после чего пошел искать спуск. Своих товарищей он нашел уже в темноте. Они лежали у подножия стены, и кровь, натекшая на камни, давно запеклась бурой коркой. От падения со стены карабин пришел в негодность, рюкзаки полопались по швам.
Сначала он похоронил геологов. Долго, хрустя зубами от боли, ковырял ножом обрыв над ними, наконец, осыпь надежно скрыла обоих. Так что медведи не сожрут. Потом он развел костер, хорошо, что плавника на берегу было навалом, выбрал рюкзак поцелее, кое-как одной рукой зашил распоровшиеся швы. Он хотел наложить в рюкзак побольше продуктов, но понял, что на одном плече много не унесешь. Тогда он решил, как можно больше съесть. Так всю ночь и просидел у костра; попеременно, то варил, то мерно, механически жевал, не чувствуя вкуса.
Утром поднялся, со стоном взвалил рюкзак на плечо, сунул за пояс топор, и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.
Он шел несколько дней, отыскивая либо пологий спуск к реке, с которого можно скатать бревна для плота, либо достаточно большую груду плавника, в которой нашлась бы пара древесных стволов. Он шел, спотыкаясь на речном заплесе, смотрел на обрыв, отыскивая место, где можно было бы забраться на него, и едва не пропустил плот. Крошечный салик из четырех бревен, искусно связанных ивовыми прутьями, лежал в воде, приткнувшись к берегу. Судьба будто издевалась, поддразнивая его; одной рукой он бы никак не смог связать крепкий плот. Ему удалось спихнуть плот с мели, намокшие бревна едва не утонули под ним, но все же, если лежать на плоту навзничь, он не тонул под ним.
Лежа на бревнах, покачиваясь на речных струях, и изредка ежась из-за проплескивавших меж бревен волн, он то ли медленно засыпал, то ли постепенно уходило сознание от слабости и болезни. Он грезил о чем-то в призрачном полусознании, о чем – не знал, но впервые за много недель ему было хорошо. Наконец, удалось пристроить сломанную руку так, что она не очень болела. По краю сознания скользили неосязаемые мыслю видения. То ласковые руки матери коснутся его лба, то сильные руки отца подбросят его к потолку, к небу… То женский голосок коснется слуха. Он не помнил их имен, но они были рядом, скользили по прозрачной воде рядом с плотом, и звали его, манили к себе, обещая покой, те немногие девушки, которых он знал когда-то. Изредка, когда холодная речная волна слишком сильно поддавала снизу, приводя его в чувство, и он начинал осознавать себя, он верил, что встретит людей, расскажет, что был рабочим в геологической партии, расскажет о месторождении алмазов, и ему выдадут какой-нибудь документ. Тогда он сможет вернуться в свой родной город. Или нет, он поедет в какой-нибудь другой, маленький солнечный городок, вызовет к себе мать, и они заживут тихой, незаметной жизнью. А потом он найдет себе красивую, ласковую девушку… Он поверил в эту сказку, она даже не казалась ему сказкой.