— Наоборот. — возразил крысолов, отчаянно пытаясь найти оправдание хозяину. — Он самый душевный человек на свете! У него столько душ! У него их сотни! Тысячи! И он каждой из них пользуется по своему усмотрению. Ничего он с тобой не сделает!

— Вальдемар рассказывал о нем. — прошептала муза. — Брокк убьет меня, как только узнает, кто я такая. Он живет в Храме и уничтожает каждого, кто приблизится к его сознанию. Это страшный человек!

— Так он знает и Вальдемара?.. — хмыкнул крысолов. — Не бойся. Я отпущу тебя, как только мы выйдем на вокзал. И, потом, Брокк не сможет тебя увидеть. Его нет в этом мире, он уже много лет заточен со своими душами в другом месте… Отпущу я тебя, не бойся. — Буркнул он, делая глоток вина. — Попозже.

Муза вернулась на свое место, отчаянно теребя удавку на запястье.

— Пожалуйста! — шепнула она.

— Сколько раз мне повторить, что никакой опасности нет. Я и Брокк отлично знаем друг друга, я могу тебя заверить — он не причинит вреда какой-то там музе. Мы доедем, выйдем на вокзал, я сразу же сниму удавку, и ты сможешь спокойно раствориться и улететь туда, откуда прилетела. Идет? Наши дорожки пересеклись, но это же не означает, что мы будем идти по жизни вместе.

Крысолов тайно порадовался так удачно ввернутой умной фразе и осушил последний бокал. Остатки вина он допил уже из горлышка. Наконец-то наступила тишина. В ресторане больше никого не осталось. Юноша-официант жался в стену и протирал бокал полотенцем с такой скоростью, будто хотел протереть в нем дырку. Муза молчала, а с ее бледного лица не сходила гримаса неподдельного ужаса.

Интересно, если даже муза так испугалась, то что станет с человеком, которому она передаст этот страх?

— Я думаю, нам стоит вернуться в купе. — сказал крысолов.

— Лучшее, что ты придумал за последний час. — процедила в ответ муза.

На короткое мгновение крысолов представил себя за штурвалом падающего и горящего самолета, и ему стало не по себе. Но видение быстро рассеялось. Крысолов поднялся из-за стола, взял горсть конфет, положил в рот кусочек сыра и направился к выходу. Муза неслышно последовала за ним.

Бабушка Фима была в ужасе — такого беспорядка она не видела со времен, когда маленький Виноградов (любимый сын, кровинушка) добрался до горшков с цветами, стоящих рядком на подоконнике.

Пол холла был усеян осколками стекла, щепками, кусками гипса и кирпича, рваные ленты линолеума шелестели в бурных потоках воды. С плеском и шумом холл пересекали дорогие вазы, табуретки и стулья. Со всех щелей завывал ветер, кое-где капало. А эти дыры в стенах, наспех закрытые одеялами?! А раскачивающаяся люстра?! А поломанные ступеньки, разбитые перила и зияющие трещины в двери?!

Вячеслава от удивления едва не села в лужу. Бабушка Фима вовремя схватила ее за шиворот и оттащила подальше, припоминая все известные миру проклятья. Дедушка Ефим безропотно топтался на пороге, нагруженный под завязку тюками, пакетами и сумками. Сделать шаг в этом аду и остаться целым не представлялось возможным. Вячеслава решила вновь зареветь, но не успела открыть рта, как увидела на втором этаже мелькнувшую тень и осеклась. Бабушка Фима тоже обнаружила тень, подслеповато сощурилась и облегченно вздохнула — со второго этажа торопливо спускался ее любимый внук Клим. Вид у него был изрядно потрепанный.

— Бабушка! — выпалил Клим, отчаянно изображая на лице подобие улыбки. — Дедушка!.. О, Вячеслава!

Бабушка Фима обвела кончиком зонта разгромленный холл.

— Что у вас тут творится? — грозно спросила она. — Я даже шаг боюсь сделать в этаком хаосе. Неужели не могли прибраться к нашему приезду? Где этот… сынуля? Где эти девяносто кило бизнеса и ни грамма душевного тепла?!

— Бабуля! — умоляюще воскликнул Клим и кинулся сквозь мусор, через ручейки и лужи, помогать дедушке Ефиму с вещами.

Перед этим, правда, ему пришлось трижды поцеловать бабушку и приобнять Вячеславу, которая не замедлила проверить, настоящие ли у Клима волосы, путем резкого выдергивания пучка за ухом.

— И давно у вас… так? — холодно поинтересовалась бабушка Фима. — Трупы на заборах висят, грязь, хлам, безобразие, одним словом. Неужели ваших деньжищ не хватает на толковую уборщицу?!

— Это случайность! Это скоро исправим! Не переживай, бабуля! — пропыхтел Клим. Безболезненно преодолеть тяжесть поклажи мог только дедушка Ефим — просто он имел немалый опыт. — Пойдемте на кухню, там тепло и тихо. И чайничек поставлю.

— Чайничек я себе и сама поставлю. — Фыркнула бабушка Фима, решительно направляясь за лестницу, налево по коридору, к кухне. Вячеслава болталась на вытянутой руке, пытаясь попасть обеими ногами в лужу, но каждый раз, когда цель была совсем близко, бабушка Фима невероятным образом изгибалась так, что Вячеславе оставалось хлюпать не лужей, а носом. — Где отец твой? Надеюсь, что на работе, а не то ему придется меня хорошенько выслушать. Подумать только — на полгода оставила без присмотра, и вот результат. Ребенка не кормит, за домом не следит, трупы какие-то разбросаны, дождь льет, как из ведра. Кому он умудрился так насолить, что на него обрушили эту темноту и дождь?

— Выясняем. — Пропыхтел Клим, пытаясь сохранить равновесие и удержать вещи. За его спиной тихо брел дедушка Фима.

— Выясняем? — Бабушка остановилась. — Выясняем?! То есть, вы допустили этакий разгром, нагнали на себя непогоду, а теперь — выясняем??

— Всякое в жизни бывает, ба. Чай будешь?

Клим ввалился в кухню и с облегчением уложил вещи вдоль окна. Бабушка Фима наблюдала за ним с недоверчивым прищуром. Вячеслава тут же принялась исследовать окрестности — подошла к плите, покрутила ручки, проверила содержимое духовки, заглянула в микроволновку и набрела на холодильник.

— Чаю не буду. — Сказала бабушка Фима. — Пока не скажешь, что с отцом. Вячеслава, немедленно положи творог на место! Вячеслава! Эх, сказано же было! Что за ребенок растет!

Творог, ловко вывернутый из пакета на пол, растекался по линолеуму. Вячеслава захлюпала носом.

— Я подберу, — быстро сказал Клим и поспешил за тряпкой.

— Не увиливай. — Бабушка Фима дала Вячеславе легкую затрещину, усадила ее на табурет, сама села рядом и жестом приказала сесть куда-нибудь дедушке Ефиму. — Ну, расскажи бабушке, что с отцом-то случилось. Любовницу завел, а она с волшебниками якшается? Или зелье какое купил, чтобы распить, а оно с проклятьем? Может, прогневил кого на работе?

Оставалось удивляться проницательности бабушки Фимы.

— Купил что-то. — Клим осторожно собирал творог тряпкой. — На работе купил, притащил домой и выпил. Теперь бросается на людей, рычит, никого не узнает.

— Такое с ним и раньше случалось, особенно, когда водку хлестал… Психиатра вызывали? На всякий случай. Я еще в детстве подозревала, что этим все кончится. Не при тебе будет сказано, внучек, но папаша всегда был без царя в голове. Особенно, когда за Галкой ухаживать начал. Ну, разве других баб вокруг не было? Разве не мог еще по сторонам посмотреть, да получше выбрать? А? Нет, вперился в эту шмакодявку худющую, ни кожи, ни мяса, и так и говорит, мол, люблю, жить не могу. Уж я его и запирала, и с ремнем по квартире гоняла, и босиком на мороз выставляла, сидел, значит, на балконе в декабре, а нет, не одумался. Так и женился на ней, на мигере. И чему она его в жизни научила? Зелья покупать? А потом на людей кидаться? Вот, знала же, что так и будет.

— Бабуль. Если бы не мама, меня бы не было. — Осторожно ввернул Клим, видя, как на бабушкиных глазах наворачиваются слезы. — А как же ты без меня? Я же у тебя любимый внук!

— И то верно. — Дрогнувшим голосом произнесла бабушка. — Кровинушка! А сына я все равно любить буду, хоть кто там у него был в жизни, хоть Галка эта, хоть еще кто. Пойдем, покажешь мне его, а ты… — Бабушка ткнула пальцем в дедушку Ефима. — звони в скорую, вызови срочно. Сыну, понимаешь, помощь нужна, а он сидит, в ус не дует.

— Так телефоны же не ловят. — Робко возразил дедушка.