-- Охотитесь на зайцев? -- с несколько зловещей вежливостью спросила передняя женщина. Длинные багряно-рыжие волосы лежали у нее на плечах, челка прикрывала горбатую переносицу.-- Для собственного зоопарка или в научных целях?..

-- Мы не обязаны отчитываться! -- набравшись храбрости и сразу мальчишески порозовев, выкрикнул Золтан.-- На Земле нет запретных мест, и если вы хотите поиграть в...

Он запнулся, не находя продолжения. Рыжая сказала все так же улыбаясь, с хищной предупредительностью:

-- О нет, мы ни во что не играем! Но если уж на Земле нет запретных мест, то, наверное, нет и людей, лишенных свободы?

-- Это наша сожена, и мы хотим вернуть ее домой! -- заявил Карл-Хендрик.-- Есть еще вопросы?

-- Вернуть таким образом? -- Амазонка кивнула на парализатор.-Приглашение более чем галантное...

Сусанна, пищавшая до сих пор за спиной Николь, примолкла, видимо, почуяв напряженность момента. Золтан, с пылающим лицом, утирал слезы -- от стыда, от злости, от досады... Николь подумала, что могла бы любить его одного... могла бы, если бы он не оказался таким озверелым собственником.

-- Вы всерьез думаете, что женщина может быть "вашей" помимо своей воли? -- надменно с высоты седла спросила другая всадница, юная блондинка с персиковым румянцем и жестокими губами.

-- Вы! -- чуть не взвизгнул Карл-Хендрик.-- Если уж вы так ратуете за свободу, то почему вмешиваетесь в чужой семейный раздор? Вам не кажется, что вы тем самым ограничиваете свободу двоих во имя каприза одной? Не слишком ли это по-женски?!

-- Возможно,-- сказала старшая, жестом останавливая готовую вспылить блондинку.-- Но свобода вершить насилие -- единственная, достойная ущемления...-- Затем она спросила, обращаясь к Николь: -- Милая, может быть, вы хотите уйти с ними? Если так, то мы оставим вас.

-- Ни за что! -- мотнула каракулевой головой беглянка.-- Лучше пусть они меня всю жизнь держат в параличе!

-- Ах ты...-- Карл-Хендрик вскинул парализатор, по Золтан вдруг сильно ударил его по руке, и луч ушел в землю, образовав круг поникшей травы -клеймо осени на нежной щеке июля. Первый сомуж, охнув и выронив оружие, схватил второго за шиворот; Золтан с размаху влепил Карлу-Хендрику пощечину...

Ширк! Над головами сомужей светлая полоса прошла по дубовым ветвям,-то сворачивались, показывали изнанку листья. Лист, похожий на маленькую гитару, будто в поисках убежища, прильнул к локтю Николь.

-- Хватит,-- сказала рыжая амазонка, и все четыре наклонили к дерущимся раструбы стволов.-- Не воскрешайте время ярости, столь любезное мужчинам. Убирайтесь вон!

Уходя, Карл-Хендрик не обернулся, а Золтан через плечо бросил умоляющий взгляд на Николь. Но та была занята раскричавшейся Сусанной...

Ее окружили амазонки на высоких, могучих конях.

-- Вы от них -- или к нам? -- задорно спросила рыжая, назвавшаяся Клариндой.

-- От них -- к вам...-- несмело ответила Николь, перетянув на грудь и усердно баюкая заходившуюся воплем дочурку. Тогда Кларинда коснулась лобика Сусанны пальцами, подобными стали в шелковой оболочке, ласково и уверенно погладила девочке веки, и та крепко уснула. Николь счастливо засмеялась и схватила руку Кларинды, чтобы поцеловать, но амазонка не позволила.

-- Брось,-- сказала она, держа беглянку за плечи и глядя в самую глубь ее оленьих глаз, где еще искрами дрожал испуг.-- Ты в краю подлинного равенства -- не по праву рождения, но по праву тех, кто рождает.

Они поехали рядом по тропе, все вниз да вниз, к видневшемуся среди посевов селению. Сусанна спала, словно чувствуя вокруг себя добрую и непоколебимую защиту... Десяти минут не прошло, как Николь рассказала новым подругам нехитрую свою историю: жизнь в старозаветной парной семье, деспотичный отец и безвольная мать... растущее год от года желание иначе построить свою судьбу... цепь неудачных увлечений, затем Карл-Хендрик, поначалу страстно влюбленный и бесконечно предупредительный... возвращение Золтана, первой девчоночьей любви Николь... терзания, попытки разорваться между двоими... наконец, встреча втроем и решение создать расширенную семью. Казалось бы, все прекрасно: у нее два ласковых, преданных сомужа, сразу и семья, и компания друзей. Но Карл-Хендрик скоро проявил черствость, стал домашним тираном... более молодой и внушаемый Золтан сделался его копией... то, что было едва терпимо в одном, превратилось в пытку из-за удвоения... и вот, после ужасной, противоестественной сцены, которую Николь не может вспоминать без слез, она схватила малышку, и... Теперь они здесь. Хорошо, что за день до этого Ннколь по какому-то наитию вывела на принтер своего видеокуба очередное воззвание амазонок!

-- Многие из нас пришли сюда, оскорбленные мужским зверством,-ответила Кларинда, придерживая рукою низко нависшую ветку тополя и пропуская всех вперед.-- Один муж, два мужа; лебединая верность или ежедневная смена партнеров -- каждая женщина чувствует, насколько ее антипод грубее сработан, чем она сама... Кстати, что ты умеешь делать?

-- Боюсь, что ничего полезного для вас! -- сказала Николь, изрядно смущенная этим неожиданным вопросом.-- Моя склонность годится для больших орбитальных станций. Мы жили на Кристалл-Ривьере, и я занималась гидропоникой и аэропоникой...

Николь хотела добавить, что она -- известный человек в своем искусстве; что ее клубнику, выращенную без земли и воды, в среде питательных газов, велели скопировать Распределителю и подать на стол миллионы людей... но его могло бы прозвучать, как похвальба, и она смолчала.

-- Ты очень кстати,-- без тени насмешки сказала Кларинда, а блондинка, которую звали Эгле, лукаво добавила:

-- У нас у всех вдруг появился интерес к гидропонике -- с чего бы это?..

-- И еще хорошо, что у тебя девочка! -- сказала третья женщина, Аннемари, молчаливая, коренастая, словно борец, с недобрым квадратным лицом.

Николь вздрогнула от этих слов, ее оливковая кожа побледнела; но Кларинда усмехнулась дружески и проговорила с нажимом, точно утверждая некий постулат:

-- Мы рады всем детям.

Внизу склона под слоновьими ушами лопухов громко лепетал родник. Изливаясь к подножию горы, он превращался в густо заросшую топь. Копыта зачавкали, проваливаясь... Дальше, за насквозь выгоревшей от молнии ивой, начиналось поле озимых, выбегали навстречу любопытные васильки. Поселок вился к сплошному массиву садов, из которого вставали островерхие крыши и прозрачные купола.

Кларинда звонко скомандовала:

-- А ну-ка, рысью... марш!

6. Почти год мы с ней жили душа в душу, и не было между нами ни ссоры, ни едкого слова. Не то, чтобы Гита мне потакала или исполняла каждое мое желание -- хотя она и называла себя моим "зеркалом". Чаще бывало даже наоборот: я ловил себя на том, что послушен, как палец. С шуточкой, с поцелуем наставница моя умела направить меня по тому пути, какой считала нужным, и при этом у меня не исчезало щекочущее чувство радости.

Я несколько раз привозил ее в Большой Дом. Родня встречала Брпгиту радушно, тем более, что она могла сразу войти в доверие даже к самому подозрительному человеку. Только бабушка Аустра, не изменяя своей обычной блаженно-просветленной приветливости, заметно лишь для меня отводила взгляд и поджимала губы. Она не слишком одобряла любовное наставничество, считая, что начало интимной жизни должно совпадать с началом подлинной любви, от которой рождаются дети.

Как я и ожидал, однажды на Гиту обрушилась Эва Торопи -- она приходится золовкой моей двоюродной сестре Марите. Эва у нас медиевист, знаток рыцарских времен, и ко всему, что случилось после тринадцатого века, относится без восторга... Однажды за обедом, в присутствии целой ветви родственников, Эва с топорной прямотой заявила, что просто не понимает, как можно изгнать из жизни таинство первых ласк, робкого сближения влюбленных и заменить его каким-то профессиональным обучением: "Цинизм, которому нет равных!" В ответ моя Гита, сразу став острой, как бритва, сказала, что все хваленое "таинство" часто сводится ко взаимному мучительству двух сексуальных несмышленышей, а цинизм -- это достояние тех, кто не прошел науку любви, не понял высокой одухотворенности Эроса...