«Это турецкое кладбище, — пояснила Ванда. — Думаю, никто не будет возражать, если мы ненадолго сюда заглянем. Здесь очень тихо и спокойно».

Узкие надгробия валялись как попало, хотя было время, когда все они были обращены в сторону Мекки. На верху каждого было сооружено что-то вроде мраморного тюрбана. Среди этих камней и вправду царила очень мирная тишина, казалось, ничто не в состоянии нарушить этот мирный покой. Только слабый шоpox листьев под ногами напоминал о том, что не все еще умерло в этом полуденном зное. Ванда обратила внимание Доркас на размеры и форму камней, говоря при этом, что по этим признакам можно понять, какое положение занимал тот или иной покойник при жизни. Стараясь не упустить нить повествования, Доркас прислушивалась к рокоту волн, разбивавшихся о скалистый берег недалеко отсюда. Они набегали на камни, постепенно откатываясь назад, потом снова и снова, и так бесконечно. Было и будет. Неугомонный ветер теребил верхушки деревьев, срывая с них листья, которые плавно опускались на землю, кружась в медленном танце. Сюда не долетала суета повседневности. Покой мягкой пеленой обволакивал путников. Доркас вдруг захотелось остаться здесь навсегда, чтобы избавиться от беспокойства, страхов, от волнений, не угасающих ни на миг. Но она пришла сюда с Вандой не только ради прогулки, а раз так, то нельзя допустить, чтобы притупилась бдительность и пропала настороженность.

Бет весело резвилась, подбирая с земли камушки и листья, увлеченная своей выдуманной игрой. Предоставленная неожиданно самой себе, она, казалось, совсем не обращала внимания на обеих женщин. Доркас удобно расположилась на земле, скрестив ноги, и задумалась о вопросах, которые она хотела задать Ванде. Прислонившись спиной к шершавой коре эвкалипта, Ванда стояла как бы в ожидании, словно предчувствуя, ради чего они пришли сюда.

Без всяких светских околичностей Доркас выпалила первое, что ее заинтересовало.

«Почему вы так поспешно покинули нас сегодня за обедом?» — напрямик спросила она.

Неторопливость и осмотрительность, похоже, никогда не изменяли Ванде. Ее выдержке мог позавидовать любой. Даже когда она покидала «Отель Роз», по ее внешнему виду никто не смог заподозрить что-то неладное. С ничего, кроме мрачного угрюмого спокойствия, не выражающим лицом, Ванда начала неторопливо объяснять. Голос ее при этом звучал довольно прохладно и сдержанно.

«Я не люблю эту женщину. Когда она появилась, я решила уйти. Она тоже не любит меня. Нам незачем встречаться».

«Мадам Каталонас?» — изумилась Доркас.

Тень удивления промелькнула в темных глазах Ванды.

«Вы знакомы с ней?»

«Она подошла к нашему столику поприветствовать мисс Фаррар. Мы приглашены к ней на чай послезавтра».

Ванда с интересом внимала словам Доркас.

«Значит, ей что-то нужно. Она никогда ничего не делает просто так. Лучше, чтобы вы об этом знали заранее».

«Она просто хочет узнать, что собирается писать мисс Фаррар в своей книге. Она предложила свою помощь в любой момент, когда это нам понадобится».

Ванда никак не отреагировала на эти слова.

«Официант в отеле сказал, что она — известная актриса. Это правда?»

«Она уроженка Родоса, а здешние люди гордятся своими соотечественниками, — небрежно пожала плечами Ванда. — Она стала куда большей знаменитостью, заполучив богатого мужа».

«Ее второй муж также был состоятельным человеком?» — поинтересовалась Доркас.

Неподвижное лицо Ванды слегка оживилось. Она вытянула вперед сильные руки, привыкшие к физическому труду: «Константин Каталонас богат— у него есть вот это. Только это. Но это немалое богатство, вот только все уходит в эту бездонную прорву, мадам Ксению. Ей вечно всего мало, ее запросы безграничны, и чтобы их удовлетворить, не хватит никаких средств».

«Не хватит? — вопросительно подняла бровь Доркас. — Я думала, что он умер».

Неожиданно глаза Ванды полыхнули презрительным огнем: «Это мадам так всем говорит. Кому охота признаваться, что от тебя сбежал муж? Она опутала его цепями, обнесла толстенными стенами. «Сделай то, сделай это». Она утверждает, что делает все для славы Греции, для славы Родоса. Благодаря Константину удалось возродить неповторимое искусство древних. Но она сожрала его талант, он погиб, не выдержав этой бешеной гонки, этой беззастенчивой эксплуатации».

«А чем он занимается?»

Ванда сделала в воздухе движение руками, словно она мяла глину: «Он величайший скульптор Греции. Ему нет равных. Но она сожрала его. Она убила в нем то, что делало его Мастером. — Ванда стиснула руки, как бы желая расплющить воздух между ладонями. — Однажды я позировала ему. Он лепил мою голову. Он хотел заплатить мне за работу натурщицы, но мне не нужно было от него никаких денег. Я сделала это, потому что он настоящий Мастер. Мадам Ксении не понравилось то, что у него получилось. Эта работа не была допущена к показу на выставке в Афинах. Он женился на ней, чтобы иметь возможность творить. Она же превратила его жизнь в тюрьму».

Доркас была поражена услышанным. Она подозревала, что за напускным спокойствием и деланым безразличием Ванды скрывается страстная натура, что в глубине души притаилось пламя, но Доркас и представить не могла, что оно разбушуется с такой силой. Она замерла, боясь, что порыв откровенности исчезнет так же неожиданно, как и возник.

«Значит, вы уверены, что он жив и просто оставил свою жену?» — это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

Но к Ванде уже вернулось обычное спокойствие. Строгая и подтянутая, словно застегнутая наглухо на все пуговицы, она проигнорировала вопрос, подошла к Бет, которая сосредоточенно грызла лист эвкалипта и забрала его у девочки со словами: «Нет, нет, это не надо есть».

Шанс был безнадежно упущен. Все внимание Ванды было обращено к Бет, пристальный взгляд мог уловить влюбленное выражение в ее глазах, когда она смотрела на ребенка. Вытирая замурзанную мордашку, Ванда внезапно подняла лицо, и взгляды ее и Доркас скрестились. Ванда не отвела глаз, в них ясно можно было прочесть выражение сдерживаемой затаенной злости.

«Когда-то у меня была дочь, такая же крошка. Это было во время войны. Моя семья жила на севере, у нас была ферма, на ней работал мой муж. Петрус не греческое имя. Но мать моего мужа была родом из Греции, и муж вырос здесь же. Бандиты схватили моих детей. Сына и дочь. Увезли их в Болгарию. А мужа расстреляли».

В ее словах слышался яростный вызов, Доркас была поражена и слегка напугана. Она слышала о том, что коммунисты отбирали у греков их детей, и несчастным родителям никогда не суждено было вновь увидеть их, но неожиданное заявление Ванды повергло ее в ужас, все это сильно смахивало на организованное похищение детей.

«Я понимаю вас, — Доркас сокрушенно прижала руки к груди. — Я чувствую вашу боль».

«Мне не нужно, чтобы меня жалели, — прозвучал холодный ответ. — Это не ваше горе. Вам не понять этого. У вас есть муж. Есть ребенок».

«У меня нет мужа. Разве мисс Фаррар не сказала вам, что я вдова?»

«Она говорила, да… Ваш муж погиб около двух месяцев назад. Вы совсем не похожи на греческих женщин, которые потеряли своих мужей».

Она вообще не похожа ни на каких вдов, подумала про себя Доркас. Как она может притворяться, что оплакивает Джино? Ей нечего было возразить этой женщине, смотрящей на нее с нескрываемым презрением.

Доркас поднялась, отряхивая с юбки листья: «Давайте повернем к дому. Не исключено, что мисс Фаррар будет искать меня, когда вернется. Хорошо, что вы рассказали мне о мадам Каталонас. Это может оказаться полезным, когда мы пойдем к ней».

Ванда протянула Бет руку, которую та с готовностью ухватила. Они шли по тихому тенистому парку старого кладбища, когда Ванда вдруг опять завела разговор о Константине Каталонасе.

«В доме висят его картины. Вы наверняка их увидите. Они так на него похожи. Он всегда смеялся. Он любил быть счастливым, веселым. Но эта женщина… она вытравила из него все. Она сделала так, что он больше не может смеяться».