— Вы посылали за мной?

Мужчина, задремавший в кресле у камина, вскинул голову и тревожно оглянулся по сторонам. В его светло-зеленых глазах мелькнул страх. Увидев высокого молодого человека, остановившегося в дверном проеме, он нахмурился. В его хрипловатом после сна голосе явственно прозвучали досада и раздражение:

— Вот именно! Почти две недели тому назад. Где, черт побери, ты пропадал?

Волк шагнул вперед, и на него упал тусклый свет от единственной в комнате свечи, оплывавшей в медном подсвечнике на столе. Он перекинул ружье на руку и, слегка прищурив черные глаза, взглянул в лицо своему пожилому собеседнику.

— Я был на летней охоте... с моим народом. — Роберт Маккейд с силой сжал подлокотники кресла и попытался встать, в который уже раз позабыв про раненую ногу, взятую в лубок и покоившуюся на низенькой скамеечке подле кресла.

— Вот проклятье, черт побери! — выругался он, снова опускаясь на подушки с багровым от гнева и напряжения лицом.

Эта явная беспомощность тронула бы сердце Волка, выкажи ее кто-то другой, а не этот человек. На его красивом, бронзовом от загара лице не дрогнул ни один мускул. Он знал, что отец повредил ногу, и лишь поэтому откликнулся на его зов. И еще потому, что подумал о Мэри, — быть может, это ей понадобилась его помощь.

— Вам следовало бы вести себя осторожнее, — бесстрастно произнес он.

— Плевать тебе на меня, черт побери, раз ты явился сюда одетый как дикарь!

— Меня моя одежда устраивает, — ответил Волк, сохраняя прежнюю невозмутимость под неодобрительным взглядом старика, который, поджав губы, перевел взгляд с распущенных волос сына на его рубаху из домотканого полотна и кожаные штаны.

— А кроме того, — быстро добавил Волк, — я не считаю нужным притворяться.

— Ах ты неблагодарный щенок! Да я бы никогда... — лицо Роберта налилось кровью, и он снова попытался было подняться, но рука сына мягко и уверенно легла ему на плечо.

— Я пришел сюда не для того, чтобы вспоминать былые обиды, — произнес он и направился к двери, бесшумно ступая обутыми в мокасины ногами.

— Погоди, Рафф! Ты должен сделать для меня кое-что. — Услыхав из уст отца свое английское имя, Волк приостановился и оглянулся через плечо. Он ждал, вопросительно подняв черные как смоль брови, кляня себя в душе за такую податливость. Ему вообще не следовало приходить сюда.

— Ты должен съездить для меня в Чарльз-таун. — Вместо ответа Волк направился к выходу и взялся за дверную ручку.

— Дьявольщина, Рафф! — Старик ухватился за грубый деревянный костыль, стоявший подле кресла, и с трудом поднялся на ноги. — Ты обязан помочь мне. Господи Боже, ведь ты как-никак мой сын!

— Ваш незаконнорожденный сын, — бесстрастно произнес Волк, распахивая дверь. Но Роберт отмахнулся от его слов, как в свое время отмахнулся он и от его матери, Алкини.

— Ты же видишь, я не могу ехать сам. Иначе не стал бы тебя просить.

Волк лишь негодующе фыркнул в ответ:

— Я нисколько в этом не сомневаюсь!

Роберт сказал сущую правду, он неизменно справлялся со своими делами без посторонней помощи: управлял плантацией, обманывал доверчивых чероки, растлевал невинных девушек. Волк снова вспомнил о матери. Ноздри его раздулись, и он глубоко вдохнул теплый, влажный воз-пух, напитанный запахом сосновой смолы. Он не оглянулся, услышав за спиной стук костыля по дощатому полу.

— Пошлите туда кого-нибудь другого!

— Да некого мне послать, черт возьми!

Волк нимало не усомнился в правдивости слов отца. Старик не вспоминал о нем и не интересовался им с тех пор, как он покинул этот дом и стал жить с чероки. Похоже, ему действительно не к кому больше обратиться с каким-то срочным и важным поручением.

— Логан отправился на север сражаться с этими проклятыми язычниками, и мне некому больше поручить привезти ее сюда.

— Моему брату следовало бы побеспокоиться о безопасности своей жены, а не ввязываться в драки.

— С Мэри все в порядке. Какого черта? Ей не грозит здесь никакая опасность. Она... дьявольщина, да все мы ничем не рискуем, живя здесь. Не больше, чем, если бы поселились в Чарльз-тауне. У этих твоих братьев-чероки, как ты их величаешь, кишка тонка причинить нам какие-либо неприятности.

Слова старика заключали в себе вызов, и прежде Волк непременно вспылил бы в ответ. Но теперь он промолчал. Конфликт между английскими поселенцами и чероки день ото дня усугублялся, грозя неисчислимыми бедами. Волк не в силах был ни предотвратить их, ни убедить упрямого старика в реальности нависшей над ним и его близкими угрозы. И что бы ни говорил Роберт Маккейд, слова его уже не могли, как прежде, задеть Волка за живое. Лишь бы он не делал ничего во вред чероки... и Мэри.

Задумавшись, Волк едва не пропустил мимо ушей последнюю фразу Роберта.

— Что вы сказали?! — он повернулся так резко, что Роберт, ухватившись за костыль, покачнулся и едва устоял на ногах.

— Я сказал, что собираюсь жениться, — нарочито громко повторил Роберт. — Я не могу больше жить один, без женщины. Я построил этот дом, — Роберт не без гордости сделал красноречивый жест рукой, словно очерчивая ею свое просторное владение, — и считаю, что он нуждается в хозяйке, а я — в спутнице жизни. Утонченной и образованной.

Волк расхохотался, и его звонкий смех разбудил спавшую у крыльца собаку. Она задрала нос, настороженно принюхиваясь, и снова уронила голову на лапы.

А ведь была на свете женщина, нежно и преданно любившая Роберта Маккейда, подумал Волк. Непонятно лишь за что. Ее, конечно, нельзя было назвать ни образованной, ни утонченной. А ее преданность, бескорыстие и любовь не смогли тронуть сердце Роберта. И он безжалостно растоптал ее, словно сорняк в своем саду.

Старик гордо выпятил грудь:

— Леди Кэролайн Симмонс прибудет из Англии, чтобы выйти за меня замуж.

— Леди Кэролайн? — от удивления брови Волка поползли вверх. — Что же эта титулованная особа могла найти в вас?

Он хорошо помнил, чего жаждали высокородные леди от него самого. За годы, проведенные в Англии, он бывал ласково и гостеприимно принят в бессчетном числе роскошных, благоухавших дорогими благовониями дамских спален. Высокомерные аристократки пленялись его молодым, сильным телом, они ожидали от этого полудикаря немыслимых наслаждений, набрасываясь на него, как на острое экзотическое блюдо. Его поразило, сколь многие титулованные особы пожелали развеять скуку и монотонность своей жизни в объятиях молодого метиса чероки. Каким-то обостренным внутренним чутьем они угадывали, что, несмотря на изысканные манеры и изящную одежду, в душе он остается опасным, необузданным дикарем. И это неудержимо влекло их к нему. Волк совершил немало альковных подвигов и оправдал все возлагавшиеся на него надежды.

Однако Волк нисколько не обманывался относительно чувств, питаемых к нему всеми этими утонченными леди. Он был для них лишь забавой, новой занятной игрушкой. Ни одна высокородная дама или девица не восприняла его всерьез. Вскоре Волка стали тяготить эти кратковременные, опустошающие душу интрижки. Пресыщенный и разочарованный, он вернулся на родину.

— Тебе, я вижу, не верится, что дочь графа согласна стать моей женой? — спросил Роберт, стараясь принять как можно более величественную позу.

Волк промолчал. Он слыхал от своего дяди Цесани, как мать его до последней минуты надеялась, что Роберт узаконит свои отношения с ней. Но она умерла девять лет назад, когда Волк был в Англии. О ее смерти он узнал лишь через год, когда вернулся домой. Она умерла, мучимая мыслью о том, что ее единственный сын всю жизнь будет носить позорное клеймо незаконнорожденного.