- Верещагиной... - машинально подсказала Ася, с тревогой ловя каждое слово ректора. Она-то знала, чего стоит мнение этого маститого ученого.

- Мозг и тело... - Вадим Сергеевич глядел поверх головы Аси, словно разговаривая уже с самим собой. Но Ася знала, чувствовала, что он говорит сейчас для нее одной. - Единство и борьба противоположностей - помните? Отторжения не произойдет, пусть так. Но... - ректор перестал поглаживать край стола и принялся изучать собственные пальцы, - но мозг Бельской примется перестраивать всю функциональную деятельность тела Верещагиной, менять его формы, пропорции, походку, темп движений... даже естественные отправления. Однако и тело Верещагиной не останется пассивным исполнителем команд чужого мозга - оно станет упрямо отзываться лишь на привычный код сигналов, всеми силами принуждая мозг менять свой "голос", Вадим Сергеевич рассерженно мотнул головой. - В конечном счете мозг и тело поладят друг с другом, только... только единство это будет достигнуто переходом организма в иное качественное состояние. Исчезнет Бельская, такая близкая и понятная нам. Исчезнет Верещагина, известная и уважаемая в (броде работница. Появится... гомункулус. Гомункулус, Ася Давыдовна, и ничего тут, голубушка, не поделаешь.

Теперь ректор остро взглянул прямо в глаза Аси, и она, не выдержав его взгляда, опустила глаза. Она вдруг и совершенно отчетливо поняла, почему колебалась Бельская, не решаясь на пересадку. Если бы это знать заранее...

- Позволю себе закончить свою мысль, - ректор колебался: продолжать бить поверженного противника или дать ему оправиться и глубже вникнуть в содеянное, познать всю глубину падения. Но, нет, Вадим Сергеевич уже не мог остановиться. Самое ужасное, Ася Давыдовна, будет в дальнейшем. Бельская (я называю это имя условно), возвратившись на кафедру, испытает необъяснимое равнодушие к своей исследовательской работе. Попытается продолжать (допустим и такое) и убедится в своей полной никчемности. Ее пальцы станут пальцами Верещагиной, никогда не бравшими в руки скальпель. Возможно, ее вдруг потянет к физическому труду, на стройку. Но какой же из Бельской сварщик? Так что ни Бельской, ни Верещагиной больше не существует. Останется ГОМУНКУЛУС, раздираемый противоречивыми желаниями.

- Вы упустили самое главное, Вадим Сергеевич, - вмешалась Кетова, швыряя на стол окончательно истерзанную да так и не распечатанную пачку сигарет, - вы ничего не сказали о взаимоотношениях этого гомункулуса с близкими людьми. Какая из двух семей станет семьей этого несчастного существа? Какой муж будет ее мужем? А дети? А ведь и у Бельской и у Верещагиной еще живы отец и мать, я узнавала.

И снова тишина, тугая, точно огромный ком резины. Тишина, в которой умудренные жизненным опытом люди осмысливали все сказанное ректором, пытались примерить к себе ту небывалую и никому еще неведомую трагедию раздвоения личности.

Тишину нарушил негромкий голос ректора.

- Что вы можете возразить, Ася Давыдовна? - спросил он.

Ася пожала плечами - возразить ей было нечего, хотя мозг ее упрямо искал возражения.

- Что ж, давайте принимать решение, - обратился Вадим Сергеевич к членам совета. - Событие, свидетелями которого мы стали, наверняка приобретет самую широкую огласку. И от нас, товарищей Барботько, прежде всего потребуют принципиальной оценки ее поступка. Мы ведь не просто ученые, мы советские ученые, коммунисты. С этих позиций нам и следует отнестись к выпавшей на нашу долю ответственности... Кто имеет слово?

Первой была Кетова. Прежде чем заговорить, она снова принялась терзать пачку с сигаретами. Из уголков коробки посыпались на стол крошки табака.

- Считаю, - Кетова брезгливо покосилась на Асю, - что Барботько не имеет более ни морального, ни юридического права продолжать исследовательскую работу. А тем более заниматься преподавательской деятельностью. Короче говоря, - в глазах Кетовой был лед, - я предлагаю ходатайствовать перед ВАКом о лишении Барботько ученого звания и степени.

Кто-то уточнил ее словами ректора:

- Звания советского ученого.

Ректор начал персональный опрос: "Профессор Охрин?", "профессор Легачева?", "доцент Смолич?"... Одни безоговорочно присоединялись к Кетовой, другие пытались как-то смягчить решение, ссылаясь на молодость Барботько, на ее неопытность, предлагали отстранить от исследовательской работы, но позволить продолжать педагогическую и врачебную - все-таки Барботько приобрела известность как хирург.

На старике Персидском произошла заминка. Персидский гаркнул "Нет!", и, нахохлившись, решительно отказался привести мотивы отказа.

Последним был Гликин. Устремив глаза в потолок и барабаня пальцами по губам, сложенным трубочкой, он не сразу отозвался на вопрос ректора.

- А не спешим ли мы? - усомнился он. - Коли уж заговорили языком диалектики, отчего бы и не поразмыслить. При такой-то суете можно споткнуться на самом очевидном и расквасить себе нос. Все взяли на себя роль прокуроров. А кто же защитник?

И он всем телом повернулся к Асе, испытующе глядя в ее лицо. Ася встрепенулась. В словах Гликина вдруг вспыхнуло яркое пятнышко света, в котором замаячило нечто такое, что ускользало от всех, здесь сидящих. Даже от Вадима Сергеевича. Ася словно вдохнула солидную порцию нашатырного спирта. И все в ней разом возмутилось против самой возможности сложить оружие. Здесь, в этой комнате, решалась не просто ее судьба ученого, но и правомерность решения проблемы. Ей предстояло одним ударом разрубить гордиев узел, ибо времени на раздумье не осталось.

Но как? Как?

- Насколько я понял, - резюмировал Вадим Сергеевич, профессор Гликин воздерживается. Странная позиция, на мой взгляд. Ну что ж, прошу выслушать проект решения.

И тогда, опережая проректора, поднялась Ася.

- Вадим Сергеевич, - она предостерегающе подняла руку, разрешите прежде небольшую справку.

- Она, что, имеет какое-то значение? - нахмурился ректор.

- Безусловно!

- Даже так? Любопытно... Говорите, Ася Давыдовна.

- Видите ли, - Ася поежилась, увидев, с какой надеждой смотрит на нее старик Персидский, - видите ли... я... все мои друзья знали, как совет отреагирует на наш эксперимент. Нет, нет, я не собираюсь оправдываться! - предупредила она нетерпеливый жест Вадима Сергеевича. - Просто, прежде чем пойти на совет, я распорядилась обесточить все жизнеобеспечивающие установки, - Ася сделала многозначительную паузу, краешком глаза уловила, как понимающе заблестели глаза Аркаши. - С вашего позволения, эксперимент с созданием гомункулуса закончен летально. Уродливого существа, скроенного по методу уэллсовского Моро, как изволил сравнить наш уважаемый Вадим Сергеевич, не существует.