"На четыре дня вокруг особняка вырос целый город из шатров и навесов ковры, роскошные люстры, праздничные украшения. Александрия была выметена начисто - в ней, по-моему, не осталось ни единого оранжерейного цветка, ни единой хоть сколь-нибудь значимой в свете персоны; вся эта роскошно разодетая публика снялась с места и тронулась в скрашенное изрядной долей иронии путешествие в Абу Гирг (ничто не способно вызвать в Городе такое количество язвительнейших сплетен и пересудов, как фешенебельная свадьба), чтобы засвидетельствовать свое уважение и поздравить Лейлу. Все окрестные мюриды и шейхи, все крестьяне, все официальные лица из близлежащих - и не из близлежащих - мест толпами шли и ехали на праздник; от бедуинов, чьи владения граничили с землями Хознани, прибывали одна за другой живописные группы всадников; они скакали во весь опор вокруг имения и палили в воздух из ружей - целая канонада, словно Жюстин была "настоящей невестой", девственницей. Представь себе улыбки Атэны Траша, Червони и прочих! Сам старик Абу Кар собственной персоной въехал по парадной лестнице прямо в гостиную на белом своем арабе с вазой, полной цветов..."
"Лейла же, Лейла ни на секунду не сводила умных черных глаз с Жюстин. Она следила за каждым ее жестом, словно зевака, сподобившийся увидеть знаменитость. "Разве она не прелесть?" - спросил я, проследив за направлением ее взгляда, и она глянула на меня быстро, по-птичьи, прежде чем снова вернуться к предмету своего сосредоточенного изучения. "Мы старые друзья, Бальтазар, и я могу говорить с тобой прямо. Я уже успела убедиться, что она очень похожа на меня - в молодости, конечно, - и что она авантюристка: этакая маленькая черная змейка свернулась кольцами в самом сердце Нессимовой жизни". Я начал было протестовать, из чистой вежливости, надо заметить; она пристально посмотрела мне в глаза и медленно усмехнулась. То, что она сказала дальше, удивило меня. "Да-да, она как я - безжалостна в погоне за наслаждениями и притом бесплодна: все молоко в ней высохло и превратилось в жажду власти. Но она похожа на меня и в том, что она нежна, добра, и - она та женщина, которая нужна мужчине. Я ненавижу ее, потому что она слишком похожа на меня, ты понимаешь? И боюсь - она может читать мои мысли". Она вдруг рассмеялась. "Дорогая моя, - обратилась она к Жюстин, иди сюда, сядь со мной рядом". И она буквально сунула ей под нос тот единственный сорт сладостей, который сама просто на дух не переносила, засахаренные фиалки, - и я не мог не заметить, сколь сдержанно Жюстин их приняла - она ведь тоже их терпеть не может. Вот так они и сидели рядышком, сфинкс под вуалью и сфинкс без оной, и ели фиалки в сахаре, обеим вполне отвратительные. Я был просто очарован возможностью понаблюдать за женщиной в самой примитивной ее ипостаси. Хотя, конечно, обоснованность подобных суждений весьма относительна. Мы ведь все на них горазды - в отношении друг друга".
"Но вот что странно: невзирая на явную антипатию, сразу возникшую между двумя этими женщинами, - антипатию по взаимному сходству, так сказать, - с нею вместе росло странное чувство близости, ощущение редкостного сродства душ. Так, например, когда Лейла отважилась в конце концов встретиться с Маунтоливом, сделано это было втайне, и организовала встречу Жюстин. Именно Жюстин свела их вместе во время карнавала, и оба были в масках. По крайней мере, так мне рассказывали".
"Что же касается Нессима, то я позволю себе, рискуя упростить все до предела, сказать нечто в следующем роде: он был настолько невинен, что не понимал вполне очевидной вещи: невозможно жить с женщиной и хоть сколько-нибудь в нее не влюбиться - ведь ревность на девяносто процентов состоит из чувства обладания! Сила собственной ревности напугала его, привела в смятение, и он честно испытал себя в чувстве, совершенно для него новом, - в безразличии. Истинном или притворном? Я не знаю".
"А с другой стороны, поменяв орла на решку, я почти уверен: Жюстин отнюдь не обрадовалась, когда обнаружила, что брачный контракт, столь обдуманно заключенный, на уровне всего-то навсего коммерческой сделки, оказался на поверку помехой куда более серьезной, чем обручальное колечко на пальце. Женщина никогда не станет думать дважды (если есть на то санкция страсти), прежде чем изменит мужу; но измена Нессиму казалась ей чем-то вроде кражи из фамильной шкатулки. Что ты на это скажешь?"
Мне кажется (расе* [Да позволит (лат.).] Бальтазар), Жюстин просто начала мало-помалу открывать для себя нечто спрятанное глубоко в душе этого одинокого, милого, много страдавшего человека: а именно ревность, тем более опасную, что доселе она не находила себе выхода. И иногда... но мне бы не хотелось обнародовать некоторые из тех тайн, что поведала мне Жюстин за время нашего с ней так называемого романа, который так больно ранил меня и во время которого, как я понял теперь, она лишь использовала меня в качестве прикрытия для совсем иной деятельности. Я уже писал об этом; если же я стану излагать все, что она говорила о Нессиме ее же словами, возникнет опасность, primo* [Во-первых (лат.).], углубиться в материи, которые читателю будут решительно неприятны, да к тому же и по отношению к Нессиму это было бы нечестно. Secundo* [Во-вторых (лат.).], я более не уверен в - пусть даже относительной - истинности этих сведений, в том, что они не являются частью хорошо обдуманного замысла. Во мне теперь даже сами тогдашние чувства ("важные уроки" и т. д.) окрашены в единый цвет сомнения: Бальтазаров Комментарий сделал свое дело. "Истина есть источник противоречий..." Господи, какой все это фарс!
Однако то, что он пишет о Нессимовой ревности, правда, ибо я сам долго жил в ее тени, да и, глядя на Жюстин тогда, сомневаться в существовании оной не приходилось. Едва ли не с самого начала она поняла: за нею следят, она под наблюдением, и это обстоятельство, конечно же, не прибавило ей уверенности в себе; неуверенность же становилась еще страшнее оттого, что Нессим никак своей ревности не обнаруживал. Невидимая тяжесть висела над ее головой - постоянно, назойливо, меняя смысл самых что ни на есть обыденных фраз, невиннейших послеобеденных прогулок. Он сидел против нее за столом, между высокими свечами, и улыбался ласково, а в голове у него прокручивался раз за разом, гулко отдаваясь в ушах, протокол допроса.