— Нет, — отрезал я, подошел к двери и открыл ее.

— Послушайте хоть, сколько он платит.

— Тебе пора уходить, — напомнил я. Однако он не отступал.

— Для начала пять кусков чистыми, — сообщил он. — Плюс отдельно за каждый день и расходы. Само собой — премия, если дело выгорит.

— Виклер, — повторил я. — Тебе пора.

Еще секунду он пребывал в нерешительности, и я знал, о чем он думает. Эрни Рембек велел ему любой ценой привести меня и не обрадуется, когда Виклер заявится один. И все же Рембек представлял из себя угрозу отдаленную, а я — угрозу реальную, в непосредственной близости от него, поэтому он замешкался лишь на секунду, последнюю, а затем пожал плечами.

— Ладно, как скажете. Но вы не обвините меня, что я вас плохо уговаривал?

— Не обвиню, — успокоил я его.

Я пропустил его вперед и, спускаясь вслед за ним по лестнице, увидел, что Кейт в прихожей надевает плащ.

— До вечера, — попрощалась она со мной, подняв голову. — Я побежала. — Она махнула рукой и вышла через парадную дверь.

Показалось, что Виклер слишком медленно спускается по ступеням — очень уж мне не терпелось вернуться к моей стене. Когда оставалось всего несколько ступенек, я уперся ему рукой в плечо, заставляя поторопиться. Недовольно что-то бормоча, остаток пути он пробежал рысцой, и я с облегчением распахнул перед ним дверь.

Все было бы хорошо, если бы я ее не увидел. Однако дверь открылась под таким углом, что она как раз попала в поле моего зрения, когда удалялась от дома по тротуару в обвивающемся вокруг ее ног плаще. Я сделал шаг на крыльцо, потеснив Виклера, и крикнул ей вслед:

— Кейт! Возьми машину!

— Нет, нет! — легко и беззаботно выкрикнула она в ответ. — Я хочу пройтись.

Я знал, в чем дело: она не хотела тратить бензин. На заднем дворе лежала груда дорогих кирпичей и бетонных блоков, а Кейт вынуждена идти пешком целую милю до магазина, где подрабатывала по вечерам.

Виклер, подобно любому постороннему, случайно присутствующему в момент выяснения семейных неурядиц, молча направился по подъездной дорожке к тротуару, наклонив голову и делая вид, будто ничего не слышит и не видит. У обочины стояла машина. Справа Кейт помахала мне рукой и торопливо пошла дальше, стараясь побыстрее исчезнуть из пределов моей видимости.

На мгновение я представил себя на ее месте: я вхожу в переполненный магазин, я стою за длинным прилавком, о Господи...

Я был способен на это не больше, чем на то, чтобы ответить на объявление о найме на работу в воскресной газете. При мысли о предстоящем собеседовании, при мысли о неизбежных вопросах о моем предыдущем месте работы щеки у меня покрывались багровыми пятнами, а ладони делались липкими от пота. Но разве можно в наши дни куда-нибудь устроиться, не заполнив предварительно анкету? Тебя даже землекопом не возьмут, пока ты не ответишь на кучу вопросов в уйме бумажек.

Я стоял на крыльце, чувствуя, как остывает выступивший на лбу пот, и смотрел на быстро удаляющуюся Кейт. Виклер свернул в том же направлении, но ехал неторопливо, поскольку не спешил сообщить хозяину о неудаче.

— Виклер! — позвал я его.

До того момента я даже не представлял, как боится меня эта мелочь пузатая. Услышав свое имя, он замер как вкопанный, сгорбился и вжал голову в плечи, словно ожидая, что его в любую минуту могут ударить сзади. Наконец медленно и неохотно повернулся ко мне лицом.

Вообще-то я по натуре не кровожаден, меня таким сделали последние полгода, поэтому я так круто и обошелся с Виклером. Увидев, какое это оказало на него действие, я почувствовал себя неловко и пристыженно. Стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости, я снова позвал его:

— Поди-ка сюда, Виклер. Вернись на минуту.

Пока он нехотя и настороженно двигался ко мне, мной опять овладели прежние сомнения. Однако выяснить-то, по крайней мере, можно, от этого меня не убудет.

Глядя на него с высоты крыльца, я спросил:

— Эта работа? Ты говоришь, ничего противозаконного?

— Даже ничего предосудительного, — с горячностью подтвердил он. — Даю вам честное слово, мистер Тобин! Все абсолютно чисто.

— Ладно, — кивнул я. — Давай зайдем. Расскажешь, в чем дело.

На этот раз я провел его в гостиную.

Прошлое есть прошлое. Что я тогда натворил и за что меня вышвырнули из Нью-йоркского управления полиции, не имеет никакого отношения к истории Эрни Рембека и его “полицейской работе”, на которую он меня собирался нанять, так что я чувствую за собой полное право ни словом о том прошлом не обмолвиться. И все же что-то тянет меня рассказать, объяснить, даже оправдаться. А может, исповедаться? Или это просто мазохизм? Желание, заново оживив в памяти и высказав словами происшедшее, собственными руками повернуть в ране самому же себе вонзенный нож?

Я прослужил в полиции восемнадцать лет, и на четырнадцатом году службы мне нужно было арестовать профессионального взломщика по имени Дэниел Динк Кемпбелл. Арест производился у Динка на дому, в невзрачной трехкомнатной квартире в западной части Манхэттена. Не в характере Динка было поднимать шум, поэтому арест прошел без происшествий, если не считать того, что во время той процедуры я в первый раз встретился с женой Динка, Линдой Кемпбелл, невысокой миловидной пепельной блондинкой двадцати восьми лет, и познакомился как с сопровождающей своего мужа и меня в...

Ну вот, вам уже все ясно, правда? Впервые я произнес имя Линды Кемпбелл, и вы, конечно, поняли, что мне суждено было лечь с ней в постель, но я осознал это лишь год спустя, когда Динка уже осудили и посадили в тюрьму на срок по меньшей Мере в шестнадцать лет.

Я не могу передать вам, как ко мне пришло прозрение — Медленными откровениями, мгновенными вспышками озарения, постепенно нарастающей жаждой ее плоти или другого чувства, развивавшегося столь медленно, что оно открылось Нам обоим уже гораздо позднее, чем зародилось ощущение неизбежности. Дурманящий туман, сладко застивший мне тогда глаза, не сможет окутать вас колдовством, и в ярком беспощадном свете рассказа предстанет безвкусный дешевый романчик, пошло расписанный грязными красками. Однако тогда мне так Не казалось! (У скольких разочарованных мечтателей на протяжении столетий вырывался отчаянный крик пробуждения?) И все же позволю себе порассуждать немного в свое оправдание. На своем веку я вволю нагляделся на жен “медвежатников” <“Медвежатники” — взломщики сейфов (жаргон).> и супруг квартирных воров, сотни их перевидал и знаю, что они за народец. В большинстве своем опустившиеся неряхи и неопрятные растрепанные грязнули, ютящиеся в жалких квартирках, либо безмозглые недоумки, как и их благоверные. Взломщики, возвратившиеся домой после ночного промысла, попадают отнюдь не в объятия дивных сирен.

Линду, конечно, никак нельзя было назвать сладкозвучной сиреной, но и опустившейся особой она не была. Женщина одаренная, с живым умом, любознательная, она, как и многие ей подобные, получила образование в нью-йоркской средней школе, потом дополнила его годами интенсивного чтения книг, и, собственно, интерес к столь редкому занятию и сблизил нас.

Не буду надоедать вам всеми подробностями происшедшего, Разными стадиями, остановками и вехами на длинном спуске, соскользнув по которому мы очутились в объятиях друг друга. Это произошло. Наша связь длилась три года.

Она, возможно, продолжалась бы и дольше, если бы нечто не зависящее от нас не положило ей конец. Случившееся положило конец всему.

Видеться с Линдой я мог, конечно, только в служебное время, об остальных передвижениях мне приходилось давать строгий отчет. А это означало, что в мою тайну был посвящен еще один человек, мой напарник Джок Стиган. Он прикрывал меня, и я ни разу не услышал от него ни слова осуждения. Джок считал, что взрослый человек сам обязан отвечать за свои поступки. Джок помогал мне, потому что был моим напарником и другом, а не потому что одобрял то, что я делал.