Из трех разных ворот я вывел три маленьких отряда, которые должны были соединиться около подозрительного виноградника и окружить его. Чтобы отрезать шпиону путь к отступлению, одному из моих отрядов пришлось сделать по крайней мере часовой переход. Солдат, оставленный для наблюдения на стенах крепости, сообщил мне условленным знаком, что замеченный субъект не покинул поля. Мы двигались в полном молчании, ползком, почти ложась в колеи дороги. Наконец мы достигли намеченного пункта. Тут я внезапно развертываю солдат в цепь, они бросаются в виноградник и находят... Тимбукту, который гуляет на четвереньках под лозами и поедает виноград, - точнее говоря, хватает его ртом прямо с лозы, отрывает зубами целые грозди, словно собака, жрущая мясо.

Я хотел, чтобы Тимбукту поднялся, но об этом нечего было и думать, и тогда я понял, почему он ползает на четвереньках. Как только его поставили на ноги, он зашатался, затем вытянул руки вперед и грохнулся на землю. Он был пьян, более пьяного человека я до той поры никогда не видывал.

Пришлось нести его на носилках, сделанных из жердей для подвязывания винограда. Всю дорогу он не переставал хохотать, болтая ногами и руками.

Вот в чем заключалась тайна. Мои ребята хмелели от винограда. А когда они были мертвецки пьяны, они там же и засыпали.

Любовь Тимбукту к винограду была просто невероятна и превосходила всякую меру. Он жил среди виноградных лоз наподобие дроздов, которых ненавидел ненавистью ревнивого соперника. Он непрестанно повторял:

- Д'озды, обжо'ы, съедят весь виног'ад!

***

Как-то вечером за мной пришли. На равнине было замечено что-то темное, приближавшееся к нам. Я не взял подзорной трубы и поэтому видел плохо. Казалось, что по дороге извивается большая змея или движется процессия.

Я послал нескольких человек навстречу этому странному каравану, и вскоре он совершил свое триумфальное вступление в город. То были Тимбукту и девять его товарищей; они несли на чем-то вроде престола, сооруженного из деревенских стульев, восемь отрубленных голов, окровавленных, изуродованных человеческих голов. Десятый тюркос тащил под уздцы лошадь, к хвосту которой была привязана другая, а за ней следовали еще шесть лошадей, соединенных тем же манером.

Вот что я узнал. Отправившись на виноградники, мои африканцы заметили вдруг, что к одной из соседних деревень подходит прусский отряд. Вместо того чтобы удрать, они спрятались, а когда офицеры слезли с лошадей у постоялого двора, чтобы выпить чего-нибудь, все одиннадцать молодцов бросились на них, обратили в бегство уланов, решивших, что происходит атака, убили двух часовых, полковника и пять сопровождавших его офицеров.

В этот день я расцеловал Тимбукту. Заметив его тяжелую походку, я подумал, что он ранен, но он расхохотался и сказал мне:

- Принес запасы для одины.

Дело в том, что Тимбукту воевал не ради чести, а ради добычи. Все, что он ни находил, все, что представляло, по его мнению, какую-нибудь ценность, и в особенности все, что блестело, он засовывал в свой карман. И какой карман!.. От бедра до щиколотки! Бездна, настоящая бездна! Переняв солдатский термин, он называл карман "глубиной", - и действительно это была глубина!

Он ободрал все золото с прусских мундиров, медь с касок, пуговицы и так далее, пошвыряв все это в свою "глубину", которая была полна до краев.

Каждый день он бросал туда какой-нибудь блестящий предмет, попавшийся ему на глаза, - кусочки олова или серебряные монеты, и поэтому его фигура приобретала иногда очень смешной вид.

Он рассчитывал увезти все это в страну страусов, которым этот королевский сын, томимый страстью к блестящим предметам, казалось, приходился сродни. Что бы он делал с этими предметами, не будь у него "глубины"? Наверно, глотал бы их, как страус.

Каждое утро карман его оказывался пуст. Следовательно, у Тимбукту был какой-то склад, в котором хранились его богатства. Но где находился этот склад? Я так и не мог дознаться.

Генерал, которому доложили о подвиге Тимбукту, велел поскорее похоронить тела убитых, оставшиеся в соседней деревне, чтобы не узнали, что они были обезглавлены. Пруссаки вернулись туда на следующий день. Мэр и семь наиболее почтенных жителей были ими тотчас же расстреляны в наказание за то, что они якобы сообщили нам о присутствии немцев в деревне.

Наступила зима. Мы были изнурены и впали в отчаяние. Теперь каждый день происходили стычки. Изголодавшиеся люди еле могли двигаться. Только восемь тюркосов (трое уже были убиты) были все такими же толстыми, лоснящимися, сильными и неизменно готовыми к бою. Тимбукту даже разжирел. Как-то раз он сказал мне:

- Ты много голоден. У меня хо'оший мясо.

И он принес мне великолепное филе. Но что это было за мясо? У нас не оставалось больше ни быков, ни баранов, ни коз, ни ослов, ни свиней. Достать лошадь было немыслимо. Я подумал обо всем этом уже после того, как съел мясо. И у меня мелькнула ужасная мысль. Ведь родина наших негров была совсем близко от страны людоедов! А в окрестностях города каждый день убивали столько солдат! Я спросил об этом Тимбукту. Он не захотел ответить. Я не настаивал, но в дальнейшем отказывался от его подношений.

Он обожал меня. Как-то ночью на аванпостах нас захватил снег. Мы сидели на земле. Я с жалостью смотрел, как бедные негры дрожат под этой белой морозной пылью. Прозябнув, я начал кашлять. И тотчас же я почувствовал на своих плечах нечто вроде большого и теплого одеяла: это Тимбукту набросил на меня свой плащ.

Я встал и, возвращая ему плащ, промолвил:

- Оставь-ка его у себя, приятель, тебе он нужнее, чем мне.

Он ответил:

- Нет, господин лейтенант, для тебя. Мне не нужно. Мне тепло, тепло.

И он смотрел на меня умоляющими глазами.

Я настаивал:

- Как ты смеешь меня не слушаться? Возьми свой плащ, я тебе приказываю.

Тогда негр поднялся, вытащил из ножен саблю, - он умел ее оттачивать, как косу, - и, держа другою рукой широкий плащ, от которого я отказывался, произнес:

- Если ты не п'имешь плащ, я езал. Никому плащ. Он так и сделал бы. Мне пришлось уступить.

***

Через неделю мы капитулировали. Некоторым удалось бежать. Другие должны были выйти из города и сдаться победителям.