Он направлялся к лаборатории. Но не успел он сделать и десяти шагов, как вдруг надломился и упал. Держась обеими руками за тетрадь, он выбросил их далеко вперед, как неопытный пловец в учебном бассейне с пластиковой доской, помогающей держаться на воде.

Мгновением позднее, словно желая объяснить случившееся, до слуха Штофрегена и Катишь донесся негромкий присвист лучевого пистолета.

Она посмотрела на упавшего Пафлагонова, затем перевела взгляд на Штофрегена.

– Но ведь это… – сказала Катишь бессмысленно.

Штофреген схватил ее за руку и потащил за собой. Они обогнули домик Волобаевых и сразу же столкнулись с двумя совершенно незнакомыми людьми. Чужаки успели подобраться совсем близко и теперь разглядывали мужчину и женщину, которых считали своими жертвами, без любопытства и с оскорбительной неспешностью.

Катишь уставилась на них, широко раскрыв глаза. Она держалась с бесстрашием непуганого животного: дикий зверек, который еще не уяснил для себя, что человека с пистолетом следует бояться.

Не выпуская ее руки, Штофреген метнулся в сторону и дернул ее за собой. Катишь споткнулась, побежала. Выстрел из лучевика пробуравил дырку в тонкой стене домика.

Штофреген повернулся и выстрелил дважды. Затем, пнув по дороге кадушку, которую еще третьего дня “сронили” на этом месте Долгушин с Семыкиным, да так и не удосужились поднять, очутился возле своего домика.

– Аркадий!

Звук нового выстрела, совсем близко, – как будто некто давился свистом сквозь зубы.

– Аркадий!..

Аркадий с зубной щеткой за щекой возник на ступеньках. Штофреген толкнул его в сторону, и новый луч застрял в картинке, видневшейся сквозь раскрытую дверь на стене: мальчик с морской свинкой на руках.

Едва не подавившись зубной щеткой, Аркадий умело побежал зигзагами. Штофреген опять повернулся, закрывая собой Катерину, и пальнул. На сей раз он точно попал: он видел, как рослый мужчина отлетает в сторону и падает, с силой ударившись спиной о стену бывшего пафлагоновского жилища.

Катишь висела на его локте, тяжелая, с заплетающимися ногами.

Штофреген глядел на здание лаборатории, а Катишь с тревогой глядела на Штофрегена. Она вдруг стала угадывать его мысли: сейчас он прикажет ей одной бежать к лесу и там прятаться, а сам бросится к лаборатории – спасать Шумихину. Но Катишь боялась бежать одна. Она впилась в локоть Штофрегена и мелко затряслась от страха и напряжения.

– Не пойду!

Он вдруг неприятно дернул ртом и выстрелил снова. Человек, в которого он целил, отскочил за угол лаборатории и там присел.

– Бегите к лесу, за Аркадием, – сказал Штофреген, отцепляя от себя пальцы Катишь. Пальцы послушно отцеплялись, но другие, уже снятые с рукава, впивались вновь.

– Не пойду!

Штофреген заметил в ее глазах смертный ужас. Катишь, словно стесняясь этого, опустила веки, и это все решило. Штофреген пробежал с нею вместе между домиками и выскочил к высокому дереву, которое в туманные и особенно мечтательные дни напоминало ему петропавловский шпиль. Под этим деревом стоял еще один чужак.

– Сколько их!.. – тихо вскрикнула Катишь.

Штофреген пальнул на ходу, даже не удостоив замедлить бег.

– Ой, – сказала Катишь, изо всех сил тряся косичками. – Ой-ой.

Штофреген указал рукой в сторону деревьев.

– Бегите к Колтубановой. Живо, слышите? Пусть слезает с дерева и убирается подальше от своих лемуров. Прячьтесь с ней в том месте, которое она отметила на фальшивой карте. Вам ясно?

– А Аркадий?

– Аркадий будет жить очень долго, – непонятно сказал Штофреген. – Если увидите в лесу чужих – падайте и застывайте. Хоть в лужу лицом. И не дышите. Ждите, пока уйдут. Все, мне некогда.

Он подтолкнул Екатерину в спину и, больше не оглядываясь на нее, нырнул в проход между домиками.

Пафлагонов по-прежнему плыл по своим незримым морям, бездвижный и величавый. Возле лаборатории стояли трое чужаков, озираясь настороженно; один из них был ранен, нехорошо, в левую сторону груди. Второй показывал рукой в том направлении, куда скрылась Екатерина.

Штофреген, не раздумывая, выстрелил в него, но промахнулся. Тотчас все трое обратились против Штофрегена, так что он еле сумел уйти за угол домика. Лучи упорно, с ненавистью, какая бывает иногда присуща неодушевленному миру, лупили в одну точку пространства, и угол домика постепенно начал дымиться.

Штофреген упал на землю и снова высунулся. “Сколько же их? – подумал он. – Я убил одного или двоих. Одного – точно убил”. Он прицелился и провел лучом по горлу врага, стоящего прямо напротив. Одновременно с этим окно лаборатории лопнуло, и оттуда выпали несколько папок и большая стойка с колбами. Вырвался и с дикими криками умчался лемур, у которого Шумихина брала кровь для исследований.

А затем из раскрытой двери вышла сама Шумихина. Она сделала несколько коротких шагов, взялась обеими руками за плечи одного из бандитов и повисла на нем. Тот сердитым рывком освободился и сбросил ее на землю.

Шумихина упала элегантно, с достоинством, казалось бы, невозможным при подобных обстоятельствах. Она была причесана так туго, что ни один волосок из ее прически не растрепался.

Штофреген смотрел на нее – как ему самому казалось, непростительно долго, совершенно выпав из общего хода времени, – и с каждым мгновением старел, словно находился в зачарованном холме, и над его головой в считаные секунды пробегали целые века.

“Обезьяна в театре, – думал он. – Скандал, отставка, но без ущерба для чести. Теперь – все. Я убил самого себя. Я допустил гибель двух человек. Я потерял их”.

Шумихина не двигалась безнадежно, и вдруг из тугого узла ее волос выпала шпилька, и тотчас одна прядка вышла на волю. Ветер зашевелил их, и это был Штофрегену сигнал: пора подниматься и уходить.

Он осторожно отполз назад, под укрытие дымящегося угла. Пластик вонял неприятно и отекал вниз тяжелыми черноватыми каплями, как плачущая свеча. Смерть женщины отвлекла врагов совсем ненадолго, и при первом же движении Штофрегена они вновь принялись стрелять.

Больше не таясь, он вскочил на ноги, метнул последние несколько лучей и побежал. За ним погнался только один, но Штофреген так непредсказуемо скакал, мечась из стороны в сторону, так приседал и подпрыгивал, что ни один луч его не задел. И только на входе в лес враг наконец мазанул его по ноге. Рыча и всхлипывая, Штофреген ввалился в чащу и там упал, скатившись в канаву.

Он знал это место. Под вздыбившимся корнем там имелась крохотная сырая пещера, и человек, особенно небольшого роста и щуплый, вполне мог в ней укрыться.

Штофреген так и не понял, что произошло дальше: то ли преследователь счел его убитым и попросту поленился идти в лес, то ли он все-таки побывал там, но, не найдя своей жертвы, вскоре вернулся.

Спустя какое-то время Штофреген выбрался наружу. Он вовсе не отдавал себе отчета, как долго просидел во мху. Достаточно долго, чтобы вымокнуть и замерзнуть.

Он прислушался. В лагере было тихо – должно быть, чужаки ушли оттуда. Лес мерно дышал, наполняя воздух привычными звуками. Птицы кричали бесстрашно, вдалеке журчала вода.

Штофреген перевязал себе ногу. Попытался представить Татьяну Николаевну в белой косынке с крестом и со шприцем в руке. Шприц стеклянный, в нем устрашающая жидкость. Игла – очень длинная. На лице Татьяны Николаевны – мечтательная улыбка.

Но картина рассыпалась. Просто болела нога.

Он взял палку и захромал к стоянке лемуров – подбирать оставшихся.

Колтубанова встретила его на тропинке. Катишь, измазанная жидкой грязью с головы до ног, то затихала, то вновь принималась плакать, но даже жгучие слезы не могли очистить ее лица.

– Я насчитал человек семь, – сказал Штофреген вместо приветствия. – Не знаю еще, кто они, но выясню.

– Я знаю, – сказала Колтубанова. Она нахмурилась, отчего ее сросшиеся брови сломались и пошли зигзагом. – Это браконьеры.

“Самый логичный путь, – вспомнил Штофреген разговор с Аркадием. – Набить лемуров, набрать свежей сыворотки из их крови и печени – и улететь…”