Великан, тараканьи усы. Подставит Исангарда под гибель, а плоды его победы загребет. Знаю я таких. Интересно, что Имлах в нем такого нашла? По мне, так он просто безмозглая, невоспитанная дубина. Может быть, даже тролль.

— Кто он тебе? — спросил я. — Папа, что ли?

Она подавилась смешком, но промолчала. Надо же, какая таинственность.

— Ты хоть давно его знаешь?

— Давно, — нехотя сказала она. — Всю жизнь. Он могущественный. Отвяжись, Кода.

Я понял, что больше из нее ничего не вытяну, развалился на грязной соломе и стал гонять комаров.

Исангард принес дров. Они с Гримниром завозились возле печки, переговариваясь на сугубо мирные темы. Я дремал, кусаемый комарами, под сладкую музыку домашней возни.

— В печке какая-то дрянь, — сказал Исангард. — Надо бы ее вычистить. А то будет здорово дымить.

— Не лезь голыми руками, — буркнул Гримнир, — здесь должна быть кочерга.

— Плевать на кочергу, ее еще искать надо.

— А я говорю, побереги руки, они тебе еще пригодятся.

— Мне их как-то раз чуть не отрубили, — сообщил Исангард, задумчиво поднося к глазам ладони. — За систематическое воровство.

— Ну и порядочки у вас там, на Восточном Берегу. А что, воруют меньше, чем у нас?

— Не сказал бы. И безруких, вроде, не так уж много, вот что странно.

— Ты ищи кочергу, ищи, не болтай языком, — сказал Гримнир. — Ты ее дровами завалил, чудовище.

Они долго гремели поленьями, а потом Исангард все-таки вытащил кочергу и тут же уронил ее Гримниру на ногу. Великан взвыл и сделал попытку убить моего друга, но врезался своим могучим кулаком в печь, едва не разворотил ее, после чего заметно успокоился.

— Алан косорукий, — проворчал он. — Я бы тебе с удовольствием отрезал и руки, и ноги, и голову заодно, чтоб не мучился. Все вы годитесь только грабить мирных жителей, а в хозяйстве совершенно непригодны.

— Вот это точно, — сказал Исангард, хмыкнув. Вспомнил, наверное, свои подвиги. Несчастные рабовладельцы…

Гримнир выгреб из печки мусор, порылся в нем и извлек несколько обгоревших пряжек. По поводу этой находки можно было строить самые различные предположения, но Исангард не стал этим заниматься. Он поджег хворост, и из печки повалил едкий белый дым. Всю комнату заволокло. Потом огонь пришел в себя, распрямился, и дым уполз в открытую дверь, расстилаясь по траве у порога. Комары, понятное дело, мгновенно исчезли.

— Все предусмотрено, — сказал по этому поводу Гримнир и гулко закашлялся.

Исангард смотрел на него, улыбаясь.

— Чудак ты, Гримнир, — сказал он. — А чей это дом?

— Да так… — неопределенно отозвался Гримнир. — В принципе, ничей. Когда-то здесь был мужской дом одного племени. Знаешь, миленькая привычка издеваться над молодыми парнями, прежде чем принять их в воинский союз…

Исангард кивнул. Гримнир, прищурившись, присмотрелся к нему.

— Да что я, — спохватился он, — ты ведь воин, тебе-то это известно лучше, чем мне.

— Я не состою в воинском союзе, — спокойно сказал Исангард. — Когда мне было четырнадцать лет, я не выдержал испытания и не был посвящен в таинства.

Я чуть с нар не рухнул, когда это услышал. Четыре года мы бродим с ним по свету, и он ни разу, ни словом, ни мыслью об этом не обмолвился. Ведь это позор для мужчины из их племени — не выдержать каких-то там испытаний.

Гримнир нахмурился.

— И после этого ты посмел называть себя воином?

Исангард подложил в огонь еще одно полено. Ему было совершенно безразлично, что о нем подумают.

— В Аш-Шахба никого не интересовало, есть ли у меня ритуальные шрамы,

— сказал он. — Тем более, что там я заработал себе другие.

— И ты взял в руки меч, священное оружие? — Гримнир все не мог успокоиться. Усы его встопорщились. — Самозванец! Мальчишка! Тебе еще повезло, что твой меч не возмутился против тебя…

Исангард улыбнулся своей щербатой улыбкой.

— Кем бы я ни был, — сказал он, — этот меч принадлежит только мне…

Он вытащил Атвейг из ножен и осторожно провел пальцем вдоль острия. Тихий ласковый голос прозвучал в ответ, как еле слышное, далекое пение женского голоса. На усатой физиономии Гримнира отчетливо проступила зависть.

— Где ты взял это чудо? — спросил он жадно, и я видел, как он изо всех сил старается не вцепиться в Атвейг, чтобы не выдать своего восхищения безукоризненностью ее формы.

— Мне подарила его одна женщина, — сказал Исангард. — Еще там, на Восточном Берегу. Убери-ка лапы, дружище. В этом мече и — моя жизнь и моя свобода. Тебе лучше не трогать его.

Гримнир, раздосадованный, отодвинулся.

— Ты не можешь считаться воином, — мрачно заявил он. — Раз ты не прошел таинства посвящения, великий Один ничего не знает о тебе.

Исангард пожал плечами.

— А какое это имеет значение?

— Ну — как… Один следит за судьбой своих детей… Помогает им в битвах, не оставляет после смерти…

— Я не сын великого Одина, — равнодушно сказал Исангард. — Я сам по себе. Никто, кроме Атвейг, не помогает мне в битвах.

— А после смерти? — не унимался Гримнир, но ответа не получил.

Я злорадствовал. Проняло-таки тебя, дылда. Вот какой он, мой Исангард, человек сам по себе.

— А ты, Гримнир, служишь кому-то? — неожиданно спросил Исангард.

Гримнир поперхнулся.

— Вообще-то, сам себе, — брякнул он вполне искренне. — Но и всему человечеству отчасти тоже. Знаешь что, здесь, под нарами, был бочонок с медом. Ты ведь голоден, Исангард?

Конечно, он был голоден, что за вопрос. И лопать мед он любит куда больше, чем рассуждать о богах.

Я объелся накануне меда, и наутро у меня поднялась температура. Лежа на нарах, я слушал, как Гримнир переругивается с Исангардом, и каждое их слово болезненно резало мне слух. Наверное, я здорово заболел, подумал я в ужасе, а как же чудовище? Я не допущу, чтобы этот человек отправился на подвиг без меня. В конце концов, я ведь тоже что-нибудь значу, верно?

Они обсуждали, может ли тот, кто не выдержал какое-то там дурацкое испытание, считаться героем и совершать подвиги.

— Я тебя и спрашивать не буду, — говорил Исангард.

— Тебе же хуже, пойми, — гудел Гримнир басом. — Вот сейчас этот змей тебя убьет. Так?

— Так, — равнодушно соглашался Исангард.

— И куда ты попадешь?

Исангард неожиданно заинтересовался.

— И куда я, по-твоему, попаду?

— В хель! — с мрачным торжеством объявил Гримнир.

— Да-а?

Я услышал в голосе моего друга насмешку и порадовался. Надо же, какой несгибаемый. Его каким-то хелем пугают, а ему хоть бы что. Знай наших.

— Хель, мой юный неопытный друг, это мрачное-мрачное подземное царство, где нет ни надежды, ни новой жизни. Одно сплошное зловоние, отчаяние и гниль. Понял?

У нас это называется зиндан, подумал я в полубреду. Надо же, как профессионально запугивает.

— Если бы ты был посвящен в таинства, ты бы знал, — продолжал Гримнир, — что храбрым воинам — ВОИНАМ — уготована вальгалла. Это совершенно иное дело. Там все время пьют, едят, убивают друг друга и развлекаются с женщинами.

— Едят — это хорошо, — задумчиво сказал Исангард. — Кстати, Гримнир, а хлеба у тебя тут нет?

Гримнир с досадой хлопнул себя ладонью по колену.

— Ты пойми, — шумно вздохнул он, — ты мне нравишься. И мне обидно, что тебя ждет такой конец. Обидно! Почему ты, например, не признаешь великого Одина?

— Как это — не признаю? — удивился Исангард. — Один — вполне приличный бог, я же ничего не имею против. Я любого бога уважаю, поверь.

— Ты что же, — с подозрением спросил Гримнир, — и восточным божествам поклонялся?

— Особо не поклонялся, но когда встречал — кланялся. Шея не отвалится.

Гримнир гнул свое:

— Ты северянин, ты должен в своих богов верить, а чужих игнорировать.

— Извини, но ты слабо себе это представляешь. Боги не спрашивают, веришь ты в них или нет. Они живут в своих владениях и требуют почтительности. Вот попаду во владения Одина — буду почитать Одина.