Подумать только, чем все кончилось, размышлял Лафайет, натягивая камзол и торопливо спускаясь в зал: раз и навсегда заведенный порядок, однообразная рутина. Господи, да разве не то же самое сводило его с ума в Штатах, где он был бедным чертежником? Впрочем, он и сейчас находился в Штатах, по крайней мере географически. Артезия располагалась на карте там же, где и Колби Конерз. Она просто была в другом измерении, и в ней, как он считал, шла настоящая жизнь.

Но что же это за жизнь? Королевский бал, королевская охота, королевская регата. Бесконечная цепь блестящих праздников, на которых присутствовало блестящее общество, ведущее блестящие разговоры.

Что же его не устраивало? Разве не об этом он мечтал, когда жил в пансионе и ел на ужин сардины?

Именно об этом, с грустью признал он. И все-таки... все-таки ему было скучно.

Скучно. В Артезии, о которой он мечтал, - и скучно!

- Ерунда какая-то! - воскликнул Лафайет, спускаясь по широкой винтовой лестнице в Большой зал, украшенный позолотой и зеркалами. - У меня есть все, что мне нужно, а если чего-то нет, то стоит только приказать, и мне сразу же принесут. О такой девушке, как Дафна, можно только мечтать. В моем распоряжении на королевской конюшне три горячих скакуна, не считая Динни. В гардеробе у меня двести туалетов, каждый вечер - банкет и... и...

Он шел по черно-красным старинным плитам, и его шаги гулко разносились по залу. При мысли о завтрашнем дне, еще одном банкете, времени, потраченном впустую, его вдруг охватила тоска.

- К чему же я все-таки стремлюсь? - спрашивал он себя вслух, проходя мимо собственных отражений в высоких зеркалах, украшавших стены зала. Весь смысл работы сводится к тому, чтобы получить деньги и делать то, что ты хочешь. Я же и так делаю то, что хочу. - Он глянул в зеркало, отражавшее все великолепие его пурпурно-лилового наряда, расшитого золотом - Правильно я говорю?

- Мы уедем, - бормотал он, торопливо направляясь к саду, - в горы или, может быть, в пустыню. Или же к морю. Держу пари, Дафна никогда раньше не купалась без купальника ночью, при луне. Со мною, во всяком случае. Мы возьмем еду и будем сами готовить, и наблюдать за рыбами и птицами, и описывать растения, и...

Он остановился на террасе, стараясь разглядеть в зелени сада стройную изящную фигурку Дафны. Последние гости ушли; дворецкий исчез, служанка тоже. Только старик-садовник медленно брел вдалеке.

Лафайет ступил на дорожку и замедлил шаг, не замечая ни аромата цветущей гардении, ни ленивого жужжания пчел, ни нежных вздохов ветерка в подстриженных кронах деревьев. Его энтузиазм растаял. Что толку уезжать отсюда? И он, и Дафна останутся прежними. Первый порыв воодушевления пройдет, ему станет не хватать удобного кресла и холодильника с продуктами, а Дафна начнет беспокоиться о своей прическе и о том, что происходит в ее отсутствие на праздниках во дворце. И потом укусы насекомых, палящее солнце и холодные ночи, подгоревшая еда и много других неудобств, от которых он успел отвыкнуть...

В конце дорожки мелькнула высокая фигура: граф Алан спешил куда-то. Лафайет окликнул его, но граф скрылся из виду, прежде чем Лафайет дошел до скрещения дорожек. Он повернул назад, теперь уже в совершенно подавленном состоянии. Впервые за три года у него возникло то щемящее чувство, которое он прежде испытывал в Колби Конерз, гуляя в сгущающихся сумерках по улицам и думая обо всем том, что он когда-нибудь сделает...

Лафайет выпрямился. Хватит валять дурака. Ему повезло, как никому на свете, и теперь надо просто наслаждаться жизнью. К чему искушать судьбу? Через час будет обед, на который он пойдет, как обычно, и будет, как обычно, принимать участие в разговоре. Но ему все еще не хотелось возвращаться. Не было настроения участвовать в светской беседе. Он посидит еще немного на своей любимой мраморной скамейке, пролистает последний номер "Популярного чародейства" и после этого вновь окунется в атмосферу веселья и шуток, парящую за обеденным столом. Надо не забыть сказать Дафне, как потрясающе она выглядит в своем новом платье, сшитом по последней артезианской моде. А потом они незаметно проскользнут в свои покои и...

Лафайет подумал, что уже давно не шептал соблазнительных предложений в хорошенькое маленькое ушко Дафны. Конечно, он был занят - пил вино и поддерживал беседу, а Дафну вполне устраивало общество других придворных дам, ведущих разговоры о плетении кружев и тому подобных вещах, пока мужчины сидят за бренди, курят сигары и обмениваются пикантными анекдотами.

Лафайет остановился и в недоумении посмотрел на куст азалии перед собой. Он так глубоко задумался, что не заметил, как прошел свой любимый уголок сада - скамейку у цветущего земляничного дерева, нежно журчащий фонтан, тенистые, раскидистые вязы и ровную лужайку, полого спускающуюся к тополям у озера.

Он пошел назад и вновь очутился на повороте дорожки, где перед ним промелькнул Алан. Странно. Он опять повернул, оглядел пустые дорожки, тряхнул головой и решительно направился вперед. Через десять шагов он увидел перед собой широкую аллею, ведущую назад к террасе.

- Я разучился ориентироваться, - пробормотал он. - Я уверен, что это первый поворот после фонтана...

Он помедлил, растерянно глядя на неожиданно уменьшившуюся лужайку. Фонтана нигде не было видно. Перед ним была только усыпанная опавшими листьями дорожка из гравия, которая упиралась в кирпичную стену. Но ведь кирпичная стена должна быть дальше, за прудом с утками. Лафайет поспешил вперед, свернул... Дорожка переходила в еле заметную тропку, скрывавшуюся в густо разросшейся траве. Он повернулся - и наткнулся на плотную стену кустарника. Острые ветки преграждали ему путь, цепляясь за кружевные манжеты. Он с трудом выбрался на маленькую полянку, усеянную одуванчиками. Нигде не было видно ни клумб, ни скамеек, ни дорожек. Дворец, казавшийся покинутым и заброшенным, вырисовывался на фоне помрачневшего неба. Наглухо закрытые окна походили на невидящие глаза; по террасе ветер гнал опавшие листья.

О'Лири быстро взбежал по ступенькам на террасу и через застекленную дверь вошел в зеркальный зал. Пыль толстым слоем лежала на мраморном полу. Его шаги отдавались гулким эхом, пока он торопливо шел к караульному помещению. Он распахнул дверь - из пустой комнаты пахнуло затхлостью и сыростью.

Вернувшись в коридор, Лафайет крикнул. Ответа не последовало. Он стал открывать двери, заглядывая в пустые комнаты. Потом остановился, прислушиваясь, но до него донеслось только далекое щебетанье птиц.

- Этого не может быть, - сказал он вслух, стараясь взять себя в руки. Не могли же они все собраться и незаметно уехать, не сказав мне ни слова. Дафна на такое не способна...

Он кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Из коридора верхнего этажа исчез ковер, со стен сняли старинные портреты придворных. Он распахнул дверь в свои покои и увидел пустую комнату с голыми окнами.

- Боже милостивый, меня ограбили! - ахнул Лафайет. Он повернулся к шкафу и чуть было не ударился лбом о стену. Никакого шкафа не было, а стена стояла на двенадцать футов ближе, чем раньше.

- Дафна! - прокричал он и бросился в зал. Зал сделался заметно меньше, а потолок - ниже. И стало темнее, так как половина окон исчезла. Его крик, эхом прокатившийся по пустому дворцу, остался без ответа.

- Никодеус! - вспомнил он. - Мне нужно позвонить в Центральную Никодеусу! Он подскажет, что делать.

Лафайет кинулся к двери, ведущей в башню, и устремился вверх по каменным ступеням узкой винтовой лестницы в лабораторию бывшего придворного мага. Конечно, Никодеуса давно там не было: его отозвала Центральная для работы в другом месте. Но в шкафчике на стене лаборатории сохранился телефон. Успеть бы попасть туда, прежде чем... прежде чем... Лафайет отогнал прочь эту мысль. О том, что шкафчик может быть пуст, он старался даже не думать.

Тяжело дыша, он вбежал на верхнюю лестничную площадку и протиснулся в узкую комнатку с гранитными стенами. Верстаки и полки в ней были завалены чучелами сов, будильниками, бутылками, обрывками проволоки и устройствами странной формы из меди, латуни и стекла. С высокого, покрытого паутиной потолка свешивался на проволоке позолоченный скелет под толстым слоем пыли. Сразу же за ним находился длинный, черный, потрескавшийся пульт управления со множеством шкал и датчиков, теперь погасших и немых. Лафайет повернулся к запертому шкафчику у двери, достал маленький золотой ключик, вставил его в замочную скважину и, затаив дыхание, открыл дверцу. Со вздохом облегчения он схватил трубку старомодного телефонного аппарата, оказавшегося внутри. Раздался слабый и далекий прерывистый гудок.