— Кийт, а что тебя привело в Алгонкин-Бей? — поинтересовался Эди. — У тебя тут знакомые? Родственники?

— Не-не, никого, мои все в Торонто. Потомственные жители Торонто. Они у меня вылитые старомодные англиканцы, понимаете?

Эди кивнула, хотя Кийт чувствовал, что она толком не соображает, о чем он. Она продолжала то прикрываться рукой, то заслонять щеку волосами, как занавеской.

— Мне сюда заезжать было незачем, — сказал он им. — Просто у меня друг пару лет назад проезжал через Алгонкин-Бей, говорил — классно оттянулся.

— А он тебе посоветовал у кого-нибудь остановиться? Ты же не в мотеле поселился, верно?

— Я думал двинуть в «Бёрчез». Таксист сказал, что там цены божеские.

Они забросали его новыми вопросами. Про Торонто, про преступность. Там же все боевики снимают. А какие сейчас самые модные группы? А самые модные клубы? Как он выносит этот темп жизни, эти толпы, метро? Прибывали все новые кувшины с пивом. Все новые пачки сигарет. Это была классическая дружеская пирушка, Кийт обожал такие. Вот ради чего стоит путешествовать. Они втроем классно зажигали. Казалось, Эди жадно ловит каждое слово Эрика, и Кийт начал понимать, что именно он в ней нашел: обожание.

— Мы подумывали поехать в Торонто, — заметила Эди после какой-то его фразы. — Но там же страшно дорого. В гостиницах дерут просто неимоверно.

— Поживите у меня, — предложил Кийт. — Я планирую вернуться самое позднее к августу. Как приедете — сразу ко мне. Покажу вам настоящий большой город. Оторвемся по полной.

— Ужасно любезно с твоей стороны…

— Считайте — договорились. У вас есть на чем писать? Я адрес дам.

Эрик, который находился в почти непрерывном движении, достал из кармана блокнотик и протянул ему автоматический карандаш.

Пока Кийт записывал домашний адрес, номер телефона, адрес электронной почты и все прочее, что мог вспомнить, Эди с Эриком шепотом совещались. Он оторвал квадратик бумаги и протянул Эрику, а тот после тщательного изучения сунул его в карман. Затем Эди решительно заявила:

— У нас, Кийт, есть свободная комната. Может, поживешь с нами?

— Да я же к вам не напрашивался, не подумайте.

— Нет-нет. Мы понимаем.

— Так мило… даже не знаю, что сказать. Не хочется вам мешать. Вам это ничего, точно? Вы не просто из вежливости?

— Не из вежливости, — отозвался Эрик, глядя в свое пиво. — Мы никогда ничего не делаем из вежливости.

— Чувствуй себя свободно, Кийт, — сказала Эди. — Нам будет интересно, если ты у нас поживешь. Ты нам окажешь любезность. Так интересно слушать твое мнение о стране.

— Просто невероятно, — согласился Эрик. — Свежий взгляд.

— У тебя, кажется, особое понимание людей, Кийт. Может, потому что ты столько путешествовал. Или это врожденный дар?

— Не врожденный, — возразил Кийт, важно поднимая палец. Чего только не придет в голову после «молсона». Не в силах остановиться, он продолжал молоть о том, каким он раньше был простофилей, но дело не в том, что потом он много путешествовал, нет. Его опыт общения с подружками, учителями, школьными друзьями — вот что позволило ему как следует изучить себя. Опыт, да. А когда изучаешь себя, объяснил он, тем самым изучаешь и других.

Эрик внезапно наклонился вперед, что особенно бросилось в глаза, потому что он уже довольно давно сидел неподвижно.

— Есть в тебе что-то артистическое, — определил он. — Сдается мне, ты — творческая натура.

— В общем, почти, Эрик. Я музыкант. Не профессиональный, нет. Но, в общем, неплохой.

— Музыкант. Ну конечно. Спорим, ты играешь на гитаре.

Кийт замер, держа на весу бокал. Потом медленно поставил его обратно на стол, словно чрезвычайно хрупкий предмет.

— Как вы узнали, что я гитарист?

Эрик плеснул Кийту еще пива.

— Ногти на руках. На правой — длинные, на левой — короткие.

— Вот это да, Эди. Ваш муж — просто Шерлок Холмс. — А они женаты? Он не мог вспомнить, говорили они ему об этом или нет.

— У меня как раз есть кое-какая аппаратура для записи, — негромко сказал Эрик. — Если ты такой талантливый, как я думаю, мы могли бы записать кассету. Ничего навороченного. Четыре дорожки.

— Четыре? Четыре дорожки — это супер. В жизни так не записывался.

— На первые две дорожки пойдет голос и гитара, потом смикшируем их на одну, а остальные три оставим для клавиш, баса, барабанов, — что тебе захочется.

— Фантастика. Вы много записываете?

— Так, кое-что. Я не профи.

— Ну, я тоже. Но я бы с радостью. Вы надо мной не прикалываетесь, нет?

— Прикалываюсь? — Эрик откинулся на спинку стула. — Я никогда не прикалываюсь.

— Он очень серьезно к этому относится, — заверила Эди. — У него два аппарата — кассетник и для перезаписи. Когда Эрик записывает, это всегда что-то невероятное.

— Если хочешь, чтобы человек умирал медленно, стреляй в живот. Всади пулю в живот, пониже. Тогда он будет часами подыхать. И к тому же подыхать в мучениях. Будет на что посмотреть.

Эди держала «люгер», как он ее учил, обхватив ладонью одной руки запястье другой, ноги на ширине плеч, полусогнуты. Я словно ребенок, который играет в полицейских и воров. Но когда пистолет взрывается огнем — это что-то ни с чем не сравнимое.

— Но выстрел в живот прибереги для особых случаев, Эди. А пока — просто представь, что он поднимается к тебе по этому склону. Разговаривать ему неохота, арестовывать тебя — тоже. У него одна цель — твоя смерть. Какая у тебя задача? Навсегда остановить ублюдка. Прикончить гада — это твое право и обязанность.

Его руки показывают мне, как нажимать на курок. Длинные, мускулистые руки.

— Выстрел в голову — всегда самый лучший вариант, запомнила, Эди?

— Выстрел в голову — всегда самый лучший вариант.

— Всегда пытайся попасть в голову, если ты в двадцати метрах от него или ближе. Если дальше — целься в грудь. Грудь — вариант номер два. Повтори.

— Грудь — вариант номер два. Голова — номер один. Второй вариант — грудь.

— Хорошо. И всегда сразу выдавай всю обойму. А не то что — пальнула разок и смотришь, как там все получилось. Расстреливай весь боезапас. Бах! Бах! Бах!

Я просто оказалась на седьмом небе, когда он это сделал. Я орала, но он не слышал, потому что он всегда так увлекается, когда меня чему-то учит. Острые пряди волос щетинятся на голове. А глаза у него — черные-черные.

— Эди, девочка моя, ты должна выдать ему на всю катушку. Бронежилет? Плевать. Три такие штучки его уложат — хотя бы ненадолго, — а ты тем временем успеешь удрать.

— Руки страшно болят. — Не обращает внимания. Сейчас он — десантник. Боевой инструктор. Прирожденный учитель. А я — прирожденная ученица. Я слабая, но он меня делает сильной.

— Сделай вдох, Эди. Глубоко вдохни и задержи дыхание, а потом выпускай пулю. Строго в нужное время.

Эди замешкалась, и Эрик повторил:

— В нужное время. — И раздраженно добавил: — Ты бы сейчас уже валялась дохлая.

Эди нажала на спуск, и грохот, как всегда, оказался сильнее, чем она ожидала.

— Просто восторг, — сказала она. — У меня прямо мурашки по телу.

— Не закрывай глаза, Эди. Так ты ни во что не попадешь. — Эрик протопал по снегу посмотреть мишень. Вернулся он со знакомым ей выражением лица, Эди называла его бетонным, каменным. — Новичкам везет. Одну — прямо в сердце.

— Я его убила?

— Чисто случайно. Он бы тебе еще час назад снес на хрен твою дурацкую башку, ты так медленно все делаешь. Давай-ка еще разок. Целься в грудь. И, черт тебя дери, не закрывай глаза.

Она какое-то время готовилась, и он повторил ей свое наставление.

— Конечно, если ты хочешь, чтобы они подольше помучились, стреляй в живот. Видела когда-нибудь червяка на крючке?

— Давно. Когда маленькая была.

— Вот так они извиваются. М-м-м-м! — Эрик схватился за живот, упал на колени, завалился на спину и начал судорожно корчиться, издавая такие звуки, словно его тошнит. — Вот что с ними бывает, — заявил он, лежа на снегу. — Часами мечутся в агонии. В настоящей агонии.