- Вот тут для вас все приготовлено,- сказала Власьевна и распахнула маленькую дверь.

Комната была небольшая, но веселая. Два окна выходили на восток, и в них вливалась розовая чистая заря. Две кровати, стол, две небольшие лавки. На окнах беленькие занавески старинного северного мастерства.

Леночка с удовольствием осматривала комнату, а Тане было не до того: ноги у нее дрожали мелкой дрожью,- занемели на телеге, и она бессильно села на лавку. И тут ей строго сказала Власьевна:

- Наследили! Мокрую обутку надо в сенях оставлять! Не намоешься так, не наскребешься! Чужой труд понимать надо!

Так ворча, Власьевна вдруг быстро опустилась на колени перед Таней, ловко стянула с нее сандалии и чулки, крепко вытерла ноги чистой тряпкой и натянула откуда-то взявшиеся большие теплые шерстяные носки. Не успела Таня раскрыть рот, как Власьевна заполоскала ее чулки под рукомойником и развесила их у печки.

Все так же ворча что-то про себя, она сунула в руки Лены огромные валенки.

- Погрей ноги пока. Глупство в такой обутке к нам приезжать! Вот теперь сразу осипнешь, и какая из вас учительница будет?

Огромная, но статная, она легко несла свое большое тело, сновала по крохотной кухоньке, и половицы под ней не скрипели, а посуда на полках не дребезжала.

Она внесла большую охапку дров и целые плахи бросала в печь, легко поднимая их одной рукой.

Дядя Егор остановился у порога и сказал примирительно:

- Ты потише бы, Власьевна, напугаешь пичужек!

- Ничего,- говорит Власьевна,- это я только-только разошлась, ты меня еще горячей не видел.

И, грохоча трубой, она уже раздувает самовар, хлопает его по медному боку и говорит сердито:

- Кипи, тебе говорят, кипи, озорник! Замерзли ведь совсем девушки.

И вдруг стихает, садится на лавку, складывает руки на груди и внимательно смотрит на приезжих.

Таня перепугана; она сидит на лавке, выставив вперед ноги в огромных толстых носках, и боится шевельнуться.

А Леночка спокойно улыбается и говорит:

- Ишь, какая вы грозная, Афанасия Власьевна! Чижика моего совсем напугали.

И вдруг Власьевна улыбается, да так хорошо, молодой веселой улыбкой:

- Чижик! И впрямь чижик! Ну, не бойся, пташечка, все хорошо будет! Я, как мой самовар,- закиплю и враз остыну. Идите устраивайтесь пока, а тут и картошка сварится. А если что нужно,- кликните.

Леночка сразу берется за дело, и Таня помогает ей изо всех сил, хотя движется осторожно, с недоверием поглядывая на свои длинные-длинные ступни.

И вот уже постланы постели, накинуты покрывала на подушки; аккуратной стопочкой легли на полку книги, повешен портрет мамы в простенке, карточка папы над Лениной кроватью; поставлен чернильный прибор на стол,- вот и обжита комната. Хорошие или дурные дни придется в ней прожить?

Власьевна останавливается на пороге; в руках у нее пестрый половичок.

- На которой кровати эта синичка-то будет спать?

Таня смеется:

- Я? На этой... Только я - Чижик...

Таня уже совсем не боится Власьевны.

- Ну, все равно. Вот пол у нас по утрам холодный. Босыми ногами на пол ни-ни, а то, знаешь, со мной шутки плохи!

И Власьевна расстилает половичок у Таниной кровати.

- А это кто у вас? Еще сестра, что ли?

- Мама... только давно снято, девять лет тому назад.

Леночка смотрит в сторону, Власьевна понимает и не спрашивает больше о маме.

- А отец где?

- На фронте.

- Вот, вот, и у меня там двое.

Власьевна уходит и снова возвращается. В руках у нее два горшка огненных пышных гераней. Она ставит их на подоконники, и в комнате сразу делается нарядно.

Солнце уже встало из-за леса, острыми лучами бьет в окна, и цветы прозрачно пылают в лучах, как два небольших костра.

Но Тане не до красоты. Ей так хочется спать, что она то и дело таращит глаза и трет их кулаками. Леночка видит это, но, как всегда, неумолима.

- Сначала надо вымыться, переодеть белье, поесть, потом можешь спать.

И Тане приходится вымыться до пояса под смешным рукомойничком, переодеть белье, накинуть халатик.

- Пожалуйте кушать, чай готов,- зовет Власьевна.

В кухоньке тепло и уютно. Гудит печка. Шумит и свистит огромный самовар. Над чугуном с картошкой поднимается вкусный седой пар.

Таня ест рассыпчатую картошку, круто посоленную крупной солью, пьет горячий морковный чай, а в ушах у нее все время звучит: "пять, пять, спать, спать"; и домик начинает покачиваться, как телега на проселочной дороге. И она уже смутно слышит, как кто-то поднимает ее сильными руками, несет, укладывает на кровать и укрывает чем-то меховым и тяжелым.:

И Таня крепко засыпает на новом месте.

На горе

Таня просыпается. Солнце уже не заглядывает в комнату; оно ушло куда-то. Окна открыты, под легким ветром колышутся белые занавески. На тонком полотне вышита свадьба: кони с крутыми шеями и с хвостами, похожими на штопор; невеста с тоненькой-тоненькой талией, как песочные часы, и цветы в самых неожиданных местах: в зубах у коней, под ногами невесты и в облачном небе.

Лена спит, свернувшись комочком, на второй кровати.

В домике тишина.

А в окна вливаются всякие звуки: где-то истошным голосом кричит петух, сзывая кур. Издалека доносится песня, бухает и ухает молот в кузнице, мычат коровы. На подоконник сел воробушек, попрыгал, повертел головой направо-налево, клюнул что-то в горшке с цветком, недовольно чирикнул и улетел.

Власьевна входит в комнату.

- Вставать пора, засони! Ночь спать не будете. Уже солнышко долу клонится. Пойдем-ка, я вам школу покажу.

Школьная усадьба большущая, глазом не окинешь, стоит на холме, опоясалась низкой оградой. Под холмом - деревня. За ней огороды, поля, поля, а там дальше - луга; и льется по ним речушка, петляя, возвращаясь назад, и пропадает где-то в болотце.

А по другую сторону - все леса, леса, поднимаются на холмы и убегают вдаль.

- Ну, пойдем заглянем в классы,- говорит Власьевна и распахивает дверь школы.

- Не стыдно бы такую школу и в город!

И правда, широкий-широкий коридор весь залит светом. Четыре больших окна распахнуты настежь. Четыре двери ведут в классы. В классах тоже светло и воздуха много. Окна выходят в молодой садик. В школе образцовый порядок, чистота. Пахнет вянущими еловыми ветками, положенными у порога, да свежевымытым полом. Тишина. Пустота. Каникулы.

Власьевне приятно восхищение Лены и Тани. Она с гордостью хозяйки водит их повсюду, отпирая двери ключами из бряцающей связки.

- Вот здесь у нас учительская. А тут вот учительница живет, Галина Владимировна. А здесь - кипятильник. Как же, надо ребятам зимой погреться, да и сырой воды в школе не полагается. Дома - это как хотят, а в школе должно быть все по правилам. Нравится школа?

- Очень! - Лена хвалит искренне, и Власьевна с еще большей охотой рассказывает:

- Школу прежний заведующий строил, Иван Павлович. Сам за рабочими смотрел. Сельсовет все материалы выдал. А в районе заведующему сказали: "Стройте, Иван Павлович, получше". Он и старался.

- А где он теперь?

- На фронте, милая, на фронте. В один день с моими ушел. А мы вот нового заведующего ждем. Приедет со дня на день. Говорят, серьезная женщина.

- А еще кто учительницы?

- В первом классе Галина Владимировна,- Власьевна улыбается и машет рукой.- Веселая, все песни поет. С Украины к нам попала. Во втором самостоятельная женщина - Марья Петровна, в летах: уже десятый год здесь учительствует. Она здешняя, живет под горой в деревне. Семья у нее большая, хозяйство,- корова, а она одна... Мужа на фронте убили.

Власьевна запирает двери школы висячим замком.

- Колхоз-то у нас и был небольшой, всего тридцать пять дворов, но исправный. А теперь какие остались работники? Бабы да ребята. Стариков человек десять, им теперь и цены нет. Работают все с темна до темна, а все рук не хватает. Тут тебе сенокос, тут тебе и жать надо, тут и полоть, а там и картошка подоспеет! Трудновато!