После той ночи они провели в маленькой, снятой им даче еще много других. Наконец поручик X. решил, что настала пора действовать, и начал забывать на письменном столе в своей комнате раскрытые папки, разные карты с красными значками и шифрованные документы, по которым можно было заключить, что он использует отпуск для подготовки важного доклада. Его доверчивость простерлась так далеко, что он оставлял немке ключ от дачи и в дни свиданий немного запаздывал – что было вполне извинительно и легко искупалось поцелуями. Но, странное дело!.. Она словно бы не замечала этих соблазнительных карт с красными крестиками, этих шифрованных документов и таблиц. Правда, она не знала русского языка, возможно, не владела сложной наукой шифрования, но у нее была прекрасная возможность уносить к себе лист за листом и возвращать их, переписав или сфотографировав. Напрасно поручик X. надеялся обнаружить, что какой-нибудь документ исчез, или был переложен с места на место, или что его хотя бы касались, напрасно посыпал листы невидимым порошком и вставлял волоконца в замки – все оставалось нетронутым. С лихорадочным нетерпением, к которому примешивалась и странная боль, он думал о том часе, когда его жертва попадет в ловушку.

Но время летело, и ничто не менялось. Только объятия немки становились словно бы холодней. Может быть, она уже утомилась и пресытилась, как был пресыщен и он. Иногда она высвобождалась из его рук и молча смотрела в пространство, а в ее глазах был такой холод и такая пустота, словно эти глаза могли равнодушно лицезреть даже смерть. Однажды в конце августа, когда уже чувствовалось дыхание осени, она сказала, что должна уехать к каким-то родственникам в Гамбург. Она была очень нежна и постаралась уверить его, что сохранит на всю жизнь красивое воспоминание об их встречах. Затем они расстались, и роман их так и завершился – без желанной развязки, не принеся поручику X. служебного успеха. Вернее, он пытался внушить себе, что некоторого успеха все же достиг – во время пребывания в Севастополе не бездействовал.

Он явился на доклад в министерство, но с какой иронией, какими безжалостными насмешками его там встретили!.. Поверь мне, наше ремесло преподносит такие сюрпризы, с которыми ничто не может сравниться! Как раз тогда, когда ты уверен в успехе, ты вдруг узнаешь, что противник обвел тебя вокруг пальца. Накануне наши агенты арестовали в Петербурге одного левантинца с французской визой. В его чемодане нашли сведения о береговой обороне Севастополя. Этот негодяй, подлая душонка, сразу перетрусил и все рассказал. Его связь с женщиной, за которой следил поручик X., не подлежала сомнению. Какая издевка!.. Да, мой милый!.. Таков шпионаж! Жестокий и бессовестный. Когда нам кажется, что мы совершаем подлость, противник сражает нас еще большей подлостью. Итак, целое лето поручик X. служил ширмой виртуозно работавшей шпионке, которой удалось добраться до сведений о береговых батареях. Когда и как? Да именно в том и состоит искусство шпионажа – действовать незаметно! Он почувствовал прилив гнева – гнева обманутого мужчины, побежденного противника. Потом вдруг его осенило: в документах арестованного был парижский адрес, указанный немкой. Считая левантинца надежным агентом, она доверила ему свой адрес в Париже. Какая неосторожность! Но самые лучшие агенты становятся жертвой именно таких мелких ошибок. Только бы разыскать немку в Париже, а там уж поручик X. звал, как ей отплатить. Ты должен меня понять!.. Это была, собственно, даже и не месть. Шпионаж – жестокая борьба холодных рассудков, которые не знают страстей. Устранение немки лишало противника способного агента, значит, ослабляло его, это было первое, и второе – так как левантинец не успел передать сведений, если разделаться с нею – противник никогда их не получит. В тот же день поручик X. отправился в Париж. Адрес не был фальшивым. Поручик X. нашел указанный дом, и любезный портье, который после чаевых стал еще любезней, дал ему все необходимые сведения. Да, здесь действительно проживала молодая иностранка, которая вчера вечером вернулась после длительного отсутствия. После обеда поручик X. провел несколько часов в нанятом такси на углу улицы. Вечером немка вышла из дома и взяла другое такси. Автомобиль поручика X. поехал следом. Ты видел ночной Париж? Нет?… Впрочем, это не имеет никакого значения. В тот вечер и поручик X. не обращал внимания па световую феерию, не слышал шума, не видел толпы. Глаза его впились в красный огонек такси, которое везло немку. Все его существо застыло в той неподвижной напряженности мысли и воли, которая превращает агентов шпионажа в бездушные, по сверхчувствительные автоматы, ожидающие момента, который потребует от них молниеносных действий. Его ум, холодный и острый, как кинжал, был готов мгновенно составить план действий и тут же заменить его множеством других.

Наконец такси остановилось, и немка вошла в сад одного ресторана. Поручик X. последовал за ней. Это был небольшой красивый сад, очень ухоженный и очень респектабельный, пока еще без посетителей. На каждом столике стояла лампа с кремовым абажуром. Немка села и заказала ужин. Она, очевидно, часто здесь бывала. Поручик X. выждал удобный момент и занял другой столик, за мимозами, сквозь ветви которых мог незаметно за ней наблюдать. Она была в темно-синей юбке, спортивном жакете табачного цвета и бледно-желтой блузке. Эта простота в одежде, это гармоничное сочетание цветов оттеняли золотистую яркость загоревшего в Севастополе лица. Дожидаясь ужина, она подперла белокурую головку рукой и углубилась в газету. Какой красотой, каким интеллектом было отмечено ее задумчивое лицо!.. Неожиданно для себя, сам того не желая, поручик X. разволновался и начал думать о часах, проведенных с нею. Почему силы жизни так злы, почему это нежное воздушное создание играет в кошки-мышки со смертью? Какая она, в сущности? Добрая? Злая? Может ли она любить кого-нибудь по-настоящему? Что скрывали эти ночи в Севастополе, эти бурные спазмы, это ужасное молчание в часы, когда другие женщины вырывают у нас обещания или убедительно лгут нам? Почему она не выкрала его документы? Может быть, из осторожности, а может быть, она догадывалась, что они фальшивые. Но такой агент, как она, должен был рисковать, чтобы убедиться в этом. Она не дотронулась до них, даже не посмотрела на них. Что ее остановило? Любовь? А как же чемодан левантинца? Да, но подлость и ложь у шпионов – профессиональные средства, каждодневная необходимость. Они ничего не говорят о сердце… Так рассуждал поручик X., а в душе его разгоралась та страшная боль, какую он испытывал в Севастополе. Внезапно он вздрогнул и опомнился – немка медленно подняла голову от газеты. Ее зеленые глаза устало вперились в пространство. Это были пустые холодные глаза женщины без сердца, шпионки без жалости.

И он опять ее возненавидел.

Она поужинала, выкурила сигарету и встала из-за столика. Поручик X. вышел вслед за ней. Теперь она не взяла такси, а пошла пешком по многолюдной улице. Но и в этой шумной разноязычной толпе она оставалась такой же одинокой, такой же чужой людям, музыке, радости. Он следил за ней издали, стараясь не упустить из виду ее табачный жакет. Какое благородство, какая гармония в мягких движениях этого изящного тела, этих хрупких плеч!.. Она посмотрела на свои часики и ускорила шаг. Потом вдруг свернула в поперечную улицу, которая вела к набережной. Здесь было темнее и меньше прохожих. Некоторое время она шла по ней, потом свернула в аллею какого-то сада. Поручик X. последовал за ней и туда. Теперь он сознавал только одно: обстоятельства позволяют ему осуществить свой план гораздо легче, чем он предполагал, настолько легко, что он ощутил даже некоторую неловкость. Очевидно, у нее было свидание. Где и с кем? Неужели это его интересует? Он улыбнулся с горькой решимостью: может быть, то, что он готовился совершить, спасет жизнь и совесть какому-нибудь французу в военном мундире. Она свернула в боковую аллею, совсем пустую. Судя по направлению, эта аллея вела к причалу для маленьких пароходиков, снующих по Сене. Поручик X. пошел быстрее. Расстояние между ним и немкой сокращалось. Она услышала его шаги и оглянулась, но лицо поручика было в тени, и она его не узнала. Еще полминуты, еще двадцать секунд, и его маленький, револьвер особого устройства глухими, почти бесшумными выстрелами свалит ее на песок. Он подходил к ней все ближе, ближе… Теперь их разделяло всего несколько метров. Рука его медленно поднялась и направила дуло ей в затылок… И вдруг опустилась. Ему показалось, "что в эту минуту не было ничего отвратительней, ничего недостойней офицера, чем послать пулю в спину этой хрупкой женщине. Но в его столь неожиданном и внезапном отказе от своего намерения не было никакого отступления от долга, никаких колебаний. Он просто отступил так, как отступил бы перед физической преградой, помешавшей ему достичь своей цели немедля. Если немка должна умереть, а он по моральным соображениям не мог стать ее палачом, эту миссию обязан был взять на себя кто-то другой. Он тут же выработал новый план.