К тому же государь взопрел в саженной шубе, как и его верные думные бояре. Пора было оканчивать сидение в Золотой палате. И все же Василий Иванович считал, что старания князя Ивана Воротынского надлежало отметить всенародно. Оттого и молвил он:

– Зову тебя, князь Иван, вместе побаниться. Усталость дорожную снимешь. Потом потрапезуем. Как снимешь кольчугу, в кафтан облачишься, милости прошу в наш путевой дворец.

Вот это честь, так честь! Палаты Воротынского построены были не так давно, земля в Кремле и вокруг него занята московскими боярами да теми князьями, кто пораньше Воротынских стали присяжниками царевыми, вот и определил Иван Великий место у земляного вала, окольцовывавшего Китай-город. Хоть и редко Иван Воротынский бывал в стольном граде, больше все в своей вотчине находился, оберегая украины земли русской от крымцев и литвинов, неся службу ратную, государеву, все же угнетало князя, что хоромы его московские не по отчеству удалены от Кремля. Ущемлялась, однако же, княжеская гордость до поры до времени, пока не построил сын государя Великого Василий Иванович на Басманной слободе белокаменные палаты – путевой дворец. И оказалась усадьба князя Воротынского на пути от Кремля к новому царскому дворцу, который царь Василий любил и в котором часто живал, принимая там даже послов и решая судные тяжбы.

«Специально зовет в новый дворец, чтобы мне сподручней», – тешил свое самолюбие князь Иван Воротынский, направляясь к ожидавшему его стремянному.

Отдохнувшие кони, к тому же почуявшие, что путь их – к дому, доскакали быстро до усадьбы князя, где его ждали с нетерпением: ворота были уже отворены, дубовые ступени резного крыльца покрыты узорчатым половиком, натоплена баня, где аккуратно сложены на лавке чистое исподнее, бархатные шаровары, шелковая косоворотка с шитым золотом поясом и стояли мягкие сафьяновые сапоги; о боевом коне князя тоже не забыли – денник проветрили, на пол настелили толстый слой ржаной соломы, а в кормушку положили вдоволь пахучего лугового сена. Постельные слуги застелили в опочивальне кровать всем чистым, а в трапезной на столе стояли любимые князем медовуха и горчичный квас; в кухонном тереме жарилось-парилось изрядно всяческих кушаний и для самого князя, и для его стремянных.

Увы, только старание конюхов оказалось не впустую, все остальное вышло зряшным. Князь перекрестился размашисто на вынесенную мамкой икону Пресвятой Богородицы, поклонился набежавшей встречать князя дворне:

– Здравствуйте, други мои верные. И от ладушки моей княгини поклон вам низкий.

– Здравствуй, свет наш князьюшка. Хоромы твои соскучились по тебе и княгинюшке твоей.

– Княгиня не пожалует. Да и я на малое время. Готовьте выезд к государю. Буланых. Цугом, – и добавил не без гордости. – В путевой царев дворец. Побанюсь с ним. Там и потрапезую. – И к стремянному, с ним приехавшему: – Пируйте без меня. Но помните: завтра – в поход. В Коломну. Стоять на Оке.

Правда, в душе он надеялся все же уговорить Василия Ивановича повременить денек-другой с отправкой рати на Оку, дать время дьякам Разрядной избы пересмотреть, где сподручней стоять полкам, куда спешно новые полки нарядить, но надежда эта – еще не свершившийся факт. Оттого он и давал наказ, повторив еще раз:

– На Оке стоять долго придется. И сеча наверняка предстоит. Вот все для этого сготовьте к завтрашнему утру. – И добавил: – А теперь отряди гонца к малой дружине, пусть без отдыха везут языков. Хорошо если б к завтрашнему утру подгадали.

Не прошло и получаса, как к крыльцу подкатила пролетка резная, обитая бархатом, и кони, белогривые красавцы, лебедино изогнув шеи, грызли нетерпеливо удила, а пара дюжих молодцов держала наготове полость из шкуры белого медведя, чтобы накинуть ее на колени князя, когда тот сядет в пролетку.

Вышел князь. В бархате и атласе. Боярка горностаем оторочена. Не воевода грозный, а самый настоящий барин-тунеядец. Спросил недовольно, кивнув на полость:

– Зачем? Не зима же лютая.

– Но и не лето красное, – упрямо ответила сопровождавшая его мамка. – Ишь, разгорячился. Ты, князьюшка, не капризничай. Особенно после бани. Набражничаешься со свет Василием Ивановичем, море тебе станет по колено. Только помни, не укроешься полостью, осерчаю. Захвораешь, лечить не стану. И знахарок не покличу.

– Ладно. Уговорила, – добродушно улыбнулся князь. – Будь по-твоему.

Набросив князю на колени полость, молодцы ловко примостились на запятки. Им и князя оберегать, и все, что приготовлено князю для бани, туда снести и обратно забрать. Иначе мамка даст взбучку.

Совсем свежей рубки баня дышала свежестью осины, была светла и просторна. Все здесь сработано ладно, по вековой русской традиции, только одна новинка сделана – озерцо не рядом с баней, а внутри ее, в специальном для того прирубе. Даже пол в предбаннике по-деревенски устлан ржаной соломой, только густо подмешанной мятой. И веники березовые. Не любил царь ни дубовых веников, ни настоев из трав возбуждающих, силы и здоровья ему не занимать, крепости духа тоже, а в баню хаживал он, чтобы покойней и мягче себя чувствовать, оттого и мята в соломе, оттого и настоем мятным парилка обрызгана, оттого и веники березовые, для женского тела более подходящие, как считается исстари на Руси.

После первого захода, когда знатно нахлестали их слуги банные, сами в рукавицах и шапках вязаных, возлегли, обмотавшись мягкими льняными полостями, на удобных лавках, слуги-дворяне поднесли на выбор квасы медовые, горчичные, на хрену настоянные – выбирай чего угодно опаленной целительным паром душе. Царь взял кубок с квасом мятным, князь – с горчичным. Припали жадно к прохладе живительной. Блаженство величайшее. Разморенное блаженство.

Когда отпыхнули чуточку, освежились вдоволь квасом, настало время для задушевной беседы. Начал ее царь.

– Как живет-может княгинюшка твоя? Давненько ты ее не привозил в град стольный. Иль не любо здесь? Соломонии, подруги ее, нет?

– На сносях моя лада. Продолжателя рода своего жду. Сподручно ли в дрожках ей трястись? Да и скакал я, коней меняя, денно и ночно, чтобы тебя, государь, предупредить об угрозе. – И почти без паузы ответил на вторую часть вопроса: – А что Соломонию постриг, а сам от света не отказался, на то воля Господня и митрополитово постановление. Он – слуга Божий. Ему устав блюсти. А наше дело – украины твои, государь, оберегать. Порубежное наше дело. Воеводское.

– Не пристало воеводе дьякам уподобляться. Это дьякам сподручно юлить, а тебе какой резон? Ты мне без утайки скажи, осуждают ли князья и бояре думные, что Глинскую Елену за себя намерен взять? Что помолвлен с ней?

– Удивлены, государь. Зело удивлены. Род предателя возвеличится, вот это – не любо. Или на Руси красавицы из знатных наших родов перевелись?

– Слыхивал эту молву. Но Михаил-изменник – в темнице. Или племянница за дядю в ответе?

– Оно, конечно, так. Только, как бояре и князья мыслят, не по заслугам честь. Чужеродные, они и есть – чужеродные. Не во благо твоей отчине, государь, изменил князь Глинский королю, бывши у него присяжным. Своей корысти ради. В Киеве ему княжить любо. Не дура губа. А коль не сладилось, так хоть Смоленск вынь да положь. Не воеводою, рабом твоим, мыслил стать, а удельным князем. Не получил от тебя, государь, желаемого – нож тебе в спину. Иль это не ведомо боярам твоим думным, князьям да воеводам, рабам твоим верным?..

Осерчал царь Василий на прямоту князя, только виду не подал. Впрочем, все это он, конечно же, знал, но даже себе толком не мог объяснить, как смогла так быстро и так ловко вскружить ему голову Елена. Красотой, лаской взяла. И тем, что дядю своего ни разу не просила выпустить из темницы. Но еще повлияло и то, что за князя Михаила Глинского много ходатаев. Сам император Максимилиан просит разрешить князю уехать в Испанию к внуку его Карлу. Да, велик род Глинских. Он и русский корень имеет, но не менее того – польский. Даже кровь императоров римских течет в жилах Глинских. Прельщает такое родство. С именем Глинских легче станет торить дорогу послам в европейские королевства. А если, став царицей, Елена похлопочет за своего дядю, так что тут осудительного?