Несколько месяцев после высылки из Тулузы Агнесс Пейре не мог найти себе места. Нет, он по-прежнему любил перепевать на новый лад старые песни и баллады, веселя соседей и друзей. Как и прежде, он хорошо одевался и безукоризненно следил за своей внешностью, точно ждал, что в любой момент за ним могут прислать из какого-нибудь замка.

Тем не менее в характере Пейре появилась какая-то неуловимая грусть, а в манерах – тонкость, словно он был воспитан не в ремесленном квартале в семье кожевника, а на самом деле являлся принцем крови, по странной прихоти судьбы оказавшимся в этом месте и в это время.

Пейре писал, одну за другой, любовные песни, адресованные даме его сердца, черноволосой Агнесс, которая в его произведениях представлялась то прекрасной властительницей ночи, то светлым ангелом дня. Он творил запойно и страстно, точно впервые допущенный до ложа возлюбленной любовник, который никак не может насладиться выпавшим ему счастьем, сжимая, лаская, целуя, проникая и тут же снова осыпая любимую поцелуями и нежными благодарными словами.

Правда, постепенно среди его песен любви нет-нет да и начали попадаться женские образы, прекрасные черты которых ни чем не напоминали несчастную Агнесс. Каждый день, слушая новые творения Пейре, де Орнольяк только улыбался, потягивая винцо и вспоминая другие стихи, другие песни, других дам. Иногда он останавливал мальчика на полуслове, брал в руки лютню и пел сам.

К концу лета, когда желтые и красные листья плотным лоскутным одеялом покрыли горы, де Орнольяк собственной персоной появился в доме кожевника.

Увидев его, Пьер встал и, отложив в сторону кусок кожи, из которой он перед этим привычным движением выкраивал заготовку для фартука, предложил гостю табурет.

Де Орнольяк был подозрительно трезв и чисто выбрит. На нем было старое, но чистое и вполне еще годное сюрко, поверх которого красовалась новая синяя блио с золотыми и серебряными узорами, с плеча стекал серый плащ, за спиной болталась черная домра.

Горделиво подбоченясь, де Орнольяк прошел в комнату и, положив на соседнюю скамью домру и плащ, сел на предложенный ему табурет. Жанны в ту пору не было дома, и Пьер сам полез в подпол за холодным вином и вяленым мясом.

Когда все приготовления были закончены, де Орнольяк молча осушил кружку, не забыв при этом плеснуть часть вина на пол, по старому обычаю чествуя гостеприимство дома.

– Я давно уже хочу поговорить с тобой, кожевник, о судьбе твоего сына, – де Орнольяк взял из миски кусок вяленого мяса, повертел его в руках и отправил в рот.

«Признаться, я и сам давно уже ждал вас», – хотел было сказать Пьер, но вовремя заткнулся. Как-никак де Орнольяк был дворянином и рыцарем, а с этой породой людей лучше не связываться, а уж если связались, держать рот на замке.

– Что ты думаешь о дальнейшей судьбе Пейре? – начал трубадур, оглядываясь по сторонам. – Ты ведь понимаешь, что он не создан для того, чтобы продолжать твое дело. Что ты хочешь – чтобы он стал кожевником вроде тебя или пошел в ученики к сапожнику? – де Орнольяк сплюнул. – Неужели ты не видишь, что Пейре не простой парень, что у него другая, чудесная судьба. Я уже довольно давно наблюдаю за твоим сыном и знаю, что ничто ему не мило так, как его лютня и рыцарские истории. Он прекрасно справляется с конем, немного знает бой на мечах и ножах, может с ходу сочинить несколько куплетов. Но ремесленником он не будет. А если и будет, то, поверь моему опыту, никаким.

– Вы правы, господин, – Пьер отпил глоток вина и посмотрел в глаза трубадура. – Признаться, я и сам не настаиваю, чтобы Пейре продолжал мое дело. Ему противен запах выделанной кожи, у него не хватает терпения и усидчивости освоить какое-нибудь ремесло. Хотя – это не важно. Признаться, я и сам понимаю, что мой сын достоин большего. Не случайно же Господь послал мне его на старости лет. Не случайно и, конечно, не для того, чтобы он гнул спину в мастерской или красильне. Хватит и того, что я всю жизнь работал, так что могу позволить сыну жить в свое удовольствие. Только… – Он задумался. – Будет ли толк, если парень будет гулять по кабакам и распевать там песни? – Он снова поднял глаза на де Орнольяка.

– Ты все правильно понимаешь, менестрель уровня твоего сына должен жить при дворе, а не развлекать голытьбу и пьяниц в трактирах. Его дорога пряма и высока, как солнечный луч. Обещаю, что если ты отпустишь Пейре со мной на ближайший турнир, он вернется к тебе знаменитым рыцарем и трубадуром.

– Рыцарем… – Пьер улыбнулся. – Что может быть лучше для отца, чем видеть успех своего сына. Только кто произведет в рыцари сына обыкновенного ремесленника? Где возьмет он дворянские грамоты? Боюсь, что Пейре с его происхождением будет осмеян при дворе, а то и убит за неслыханную дерзость. Вельможи не знают жалости.

– Так, да не так, – де Орнольяк встал и подошел к окну. Пьер молча ждал. – Пейре, конечно, не дворянин, а значит, высокое положение ему придется заслужить. Ты, наверное, слышал, что в Лангедоке недавно был переписан рыцарский кодекс, так что любой молодой человек, умеющий играть на музыкальных инструментах, сочинять стихи и куртуазно служить дамам, может претендовать на посвящение в рыцари. Купи Пейре коня – пешим он не может появиться при дворе. Вели жене пошить ему пару смен одежды или купи все, что нужно в лавке у жида, я помогу тебе заказать у кузнеца кольчугу и меч. А дальше пусть все произойдет по воле Господа. Если на небесах записано, что Пейре должен быть посвящен в рыцари за свои песни – быть ему посвященным. Если нет – он всегда сможет вернуться к тебе, и дальше ты уже будешь сам решать, какую судьбу для него избрать.

Пьер молчал. В голове его кружился рой образов и желаний. Он уже видел Пейре в золотых доспехах, в красном шелковом плаще и с карбункулом на шлеме. Рыцаря, судьбу которого предстояло решить ему, безродному кожевнику. Он вспомнил предсказание ведьмы, обещавшей его сыну корону и славу. Насчет славы, по словам де Орнольяка, все выходило более чем гладко, но корона… Может ли даже очень знаменитый рыцарь, завоевав земли неверных, посадить себя на трон, или это противно рыцарскому уставу? Женится ли он на принцессе?..

– Решайся, кожевник, – голос де Орнольяка прервал поток образов, разорвав тишину. Высокий и худой рыцарь возвышался над простолюдином. Пьер вздрогнул и тоже поднялся. Рядом с трубадуром он смотрелся приниженно и неказисто.

– Я все давно решил, господин, – у Пьера пересохло горло, и он судорожно глотнул слюну. – Мы сделаем все, как вы приказываете. Я и моя Жанна. Только и вы не оставьте Пейре своим высоким покровительством. Помогите ему хотя бы первое время, пока он не освоится и не поступит на службу к какому-нибудь господину. – Ноги Пьера дрожали, так что, казалось, еще секунда, и кожевник рухнет на пол.

– Хорошо. Тогда приготовь все, что нужно. Обещаю тебе, что если Пейре ожидает провал на первом же турнире, я принародно признаю его своим сыном и позволю нарисовать на щите мой родовой герб с парящим соколом – герб Гурсио! Да простит меня Господь за эту ложь, – Луи де Орнольяк сгреб со скамьи домру и плащ и, не оборачиваясь, не слушая слов благодарности и не прощаясь, вышел вон.

Подготовка Пейре заняла целую зиму, в течение которой славный де Орнольяк учил мальчика приемам, которые должен знать наездник, и владению ясеневым турнирным копьем и мечом.

Вопреки протестам Жанны, привыкшей шить одежду для сына, Пьер заказал все в лавке жида Аброкаса, известного тем, что у него отоваривались почти все тулузские лучники. Что касается доспехов, то тут Пьер уперся не на шутку. Кольчуги делали, конечно, во всех городах, и достать их не составляло особых проблем. Но зато и стоили они, не приведи Господи! Дешевле могла бы выйти одежда из стеганого войлока, пусть даже с набитыми на нее металлическими пластинами, но за ней – если, конечно, брать новую и хорошего качества – пришлось бы ехать аж до самого Парижа. Путешествие для Пьера не менее фантастическое, нежели поход в земли неверных. Оставался последний вариант: сделать кожаные доспехи, нашив на них непробиваемые металлические пластины. Но опять же не было подходящего металла. Так что. Пьеру, хочешь не хочешь, пришлось мастерить латы из кожи. Слава богу, хоть меч не понадобилось заказывать, не то несчастные родители новоиспеченного воина вынуждены были бы продать дом и мастерскую. Меч де Орнольяк подобрал среди товаров в оружейной лавке, и Пьер покорно оплатил покупку.