К этому времени в стране было покончено с безработицей — не только на словах, но и на деле, в чем вновь проявилось преимущество социалистической системы перед капиталистической. Некоторые историки говорят о скрытой безработице, но с ними трудно согласиться. При развороте интенсивного индустриального строительства (к тому же, добавим, при низкой заработной плате и достаточно высоком энтузиазме масс) избытка в рабочей силе быть не могло. Правительство даже издало постановление, обязывавшее колхозы не препятствовать переходу на другое место работы.

А вот положение в деревне после очередного неурожайного года стало критическим. Многие хозяйственные крестьяне были не только раскулачены, но и переселены, депортированы, а то и заключены в тюрьмы и лагеря. В общем, число их было не меньше 2 млн. и вряд ли больше 5 млн. Цифры, конечно, огромные.

Наиболее страшным испытанием стал голод зимой 1932–1933 годов. Количество погибших от голода и болезней составило, скорее всего, около 3 млн. (называют цифры от 1 до 6 млн.). Во всяком случае, с 1932 до 1937 года население страны, в отличие от предшествующих и последующих мирных лет, практически не увеличилось. Впрочем, эти данные требуют проверки, иначе последующий рост населения до 1941 года получается чересчур быстрым.

Это бедствие было вызвано не только природными факторами, сильными засухами в южных районах, но прежде всего проводимой политикой коллективизации и административного давления на крестьян. Это была, можно сказать, малая крестьянская война. Участвовали в ней все — от Сталина до самых бедных крестьян. Но в то же время вина каждого определялась почти исключительно объективными обстоятельствами. Строительство общества нового типа было неизбежно сопряжено с немалыми жертвами. Отказ от этого строительства и возврат к НЭПу, как мы уже говорили, грозил еще более страшными последствиями.

Из двух (или трех) зол было выбрано наименьшее. При страшных невзгодах страна выстояла, разруху и развал удалось предотвратить.

Правда, промышленное производство выросло примерно на 5 % — втрое меньше, чем планировалось, но все-таки больше (в процентном выражении), чем в других странах. Тем более что в 1932–1933 годах США пребывали в кризисе.

То, что страна пока еще выдерживала и преодолевала трудности в сельском хозяйстве, еще не гарантировало ее от скорого краха. Ведь задачи, стоявшие перед ней, были фантастическими. В начале 1931 года Сталин сказал: «Задерживать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Пробежать со скоростью спринта явно стайерский отрезок и не рухнуть уже в начале пути? Как поверить в выполнимость поставленной задачи?

Создается впечатление, что Сталин был готов насмерть загнать русский народ в этой сумасшедшей гонке. А его «правые» противники, и прежде всего Бухарин, пытались противостоять столь губительной линии.

Нечто подобное предполагали Э. Вериго и М. Капустин в статье «Гибель и воскресение Николая Бухарина»: «По нашему мнению, это был идейный спор, писали они, — в высочайшем (полузабытом) смысле этого слова — Бухарина — со Сталиным… Спор Жизни со Смертью, Христа с Сатаною… Сталин — еще более крайний, еще худший революционист, чем Троцкий, одним словом Сатана… Так что Париж-36 для Бухарина, находившегося тогда на вершине славы (его знал уже весь Запад) и семейного счастья (любви последней, особенно жгучей от тяжких предчувствий), — это не столько «Булонский лес», сколько «Гефсиманский сад». Наверное, у него была здесь своя минута «моления о чаше», и он мог бы выбрать жребий жизни, но он выбрал иной».

Если учесть, что М. Капустин доктор философских наук (Вериго драматург), то весь этот пассаж выглядит диковато, даже если учесть их благородное намерение высветить образ Бухарина, а заодно и очернить злодея Сталина. Тут не учитываются святотатственное сопоставление Бухарина с Христом (тем более, если вспомнить его собственное сравнение себя с Антихристом) и явное расхождение с Евангелием (не было спора Христа с сатаною, если не считать эпизода искушения в пустыне). Кстати, в воспоминаниях, кажется, В.В. Шульгина с сатаной сравнивался Троцкий.

Ну, а если оставить эти придирки и обратиться к сути дела? Тогда можно вспомнить, что на процессе 1937 года Бухарин признал себя виновным в измене социалистической родине, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. «Я говорил и повторяю сейчас, — заявил он, — что я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела» и «виновным в злодейском плане расчленения СССР».

Его признание звучит странно (тем более, что он фактически предавал и своих последователей, учеников и соратников, которые тоже — с его слов оказывались в антисоветском лагере). Но ведь он не согласился с некоторыми пунктами обвинения. Это очень показательно. Если бы он клеветал на себя, то имело смысл делать это с максимальными преувеличениями, доходящими до абсурда, огульно соглашаясь с обвинением. Тогда бы иностранные независимые наблюдатели, присутствовавшие на процессе, могли бы с полным правом усомниться в его искренности.

Вернемся на три года назад, когда на ХVII съезде ВКП(б) Бухарин заклеймил правый уклон свой и своих сподвижников: «Группировка… к которой я когда-то принадлежал… неминуемо становилась центром притяжения всех сил, которые боролись с социалистическим наступлением, т. е. в первую очередь наиболее угрожаемых со стороны социалистического наступления кулацких слоев, с одной стороны, их интеллигентских идеологов в городах — с другой». Более того, победа «правых», по его словам, «ослабила бы до крайности позиции пролетариата, привела бы к преждевременной интервенции, которая уже нащупывала своими щупальцами слабые и больные места, и следовательно, к реставрации капитализма» (отметим: вполне правдоподобная картина).

Наконец, полезно вспомнить, что в этой речи Бухарин называл Сталина «наилучшим выразителем и вдохновителем партийной линии», который «был целиком прав, когда разгромил… целый ряд теоретических предпосылок правого уклона…» И еще: «Предпосылкой победы нашей партии явилась выработка Центральным Комитетом и товарищем Сталиным замечательно правильной генеральной линии».

Перечень покаяний в своей антисоветской деятельности и восхвалений Сталина можно было бы продолжить. Все это никак не вяжется с образом Христа, но более смахивает на Антихриста. Правда, в своем саморазоблачении Бухарин не дошел до последней черты, как Каменев, заявивший: «Я хочу сказать с этой трибуны, что считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру».

Возможно, подобные покаяния вызваны были боязнью репрессий. В любом случае их высказывания никак не отвечают тем иконописным образам, под которые рисуют их некоторые публицисты. Как тут не вспомнить благородные слова молодого коммуниста Павла Когана: «Нас не надо жалеть. Ведь и мы никого не жалели».

Не исключено, что раскаяние их было внешним (тактическим приемом в борьбе за власть). Тем сильней становилась их ненависть к тем, перед которыми пришлось унижаться.

Если эта ложь была во имя сохранения своего привилегированного положения, из лицемерия и подхалимажа, ради личных выгод и боязни репрессий (учтем, что смертная казнь тогда, в 1934 им не угрожала), то эти люди выглядят, как говаривал незабвенный Паниковский, жалкими ничтожными личностями.

Все-таки хочется думать, что у них оставался «идейный камень» за пазухой, и они надеялись в следующий раз, когда сталинская политика полностью обанкротится, перейти в наступление и взять реванш. В пользу этой версии свидетельствуют некоторые факты, которые мы обсудим в дальнейшем.

Характерная деталь: в своем «покаянном» выступлении Зиновьев привел слова Сталина, однажды сказавшего ему: «Вам в глазах партии вредили и вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к партии, которое создалось у вас в течение ряда лет». Справедливое замечание. И если и на этот раз раскаяние оппозиционеров было притворным, то это должно означать, что они выступили в последний и решительный бой против Сталина и его сторонников; в этом случае они пошли на огромный риск, но по идейным соображениям и надеясь на то, что СССР потерпит поражение или из-за внутреннего разлада, или в результате внешней агрессии, которую, безусловно, поддержали бы немалые силы внутри страны.