9

Однажды, рано утром, дежурный доложил, что Коршунова вызывают по телефону. Голос Кузнецова еле слышно говорил в трубку полевого телефона. Разговор прерывался, и тогда телефонист яростно крутил ручку аппарата и ругался с другим телефонистом на линии.

Под конец разговора Кузнецов сказал, что в округ, по всей вероятности, пришлют путевку на одно место в Академию Генерального штаба и что эта путевка предлагается Коршунову. Так вот, хочет ли Коршунов идти учиться и сможет ли подготовиться к экзаменам? Коршунов, прикрывая трубку ладонью, крикнул, что он очень рад и, конечно, очень хочет учиться.

Потом разговор прервался, и связь наладить больше не удалось.

Несколько дней после этого Коршунов мечтал об Академии.

Как-то ночью, проверив дозоры на участке и возвращаясь в крепость, он снова вспомнил о Захарове. Вот то, о чем говорил Захаров. Академия! Настоящее учение, настоящая теория, настоящие знания. Коршунову казалось, что вся его жизнь до сих пор была подготовкой, основанием для новой большой и серьезной работы, для Академии. Разговор с Кузнецовым, казалось, замыкал логическую последовательность всех последних событий. Коршунов вспомнил, как Захаров говорил ему о том, что он, Коршунов, прожил один кусок своей жизни. Вот начинается и второй кусок.

Коршунов представлял себе, как он будет жить в Москве и учиться в Академии. Прочитанные книги вспоминались ему. Вспоминалась Москва. Будущее представлялось не очень отчетливо, но интересно и заманчиво.

Басмач, не чувствуя поводьев, сам выбирал дорогу. Светила луна, и смутно белели песчаные холмы. Тень коня и всадника, удлиняясь и сокращаясь, бежала у ног Басмача. Покачиваясь в седле, Коршунов задумчиво улыбался.

Утром вместе с почтой пришел пакет от Кузнецова. В пакете была печатная программа приемных экзаменов в Академию.

Коршунов унес программу в свою комнату и внимательно прочел ее.

Программа была длинная. Она едва умещалась на ста страницах убористой печати.

Чем больше Коршунов читал, тем яснее он понимал, что не сможет подготовиться к экзаменам за тот срок, который оставался. Оставалось меньше трех месяцев. Мечты рушились.

Коршунов дочитал программу до конца и долго сидел неподвижно.

Комната Коршунова была крошечной каморкой. Глинобитные стены, низкий глинобитный потолок, земляной пол, и вместо окна пролом в половину одной из стен. В пролом открывался печальный вид на ровные, невысокие холмы с редкими кустиками саксаула. Раскаленный воздух дрожал и струился. Холмы шли один за другим всюду, куда хватал глаз, и вдали растворялись в желтом пыльном тумане. Мелкая пыль летала в воздухе. Пыль попадала в уши, в рот, в глаза. От пыли нигде нельзя было скрыться. Стены в комнате Коршунова были во многих местах пробиты пулями, и штукатурка осыпалась. Через пролом в стене Коршунов видел, как красноармейцы вели поить лошадей. Кто-то из красноармейцев запел, и долго слышалась песня:

Ходила младешенька по борочку,

Брала, брала ягодку-земляничку,

Наколола ноженьку на былинку.

Болит, болит ноженька, да не больно.

Пойду к свету-батюшке да спрошуся,

У родимой матушки доложуся:

Пусти, пусти, батюшка, погуляти;

Пусти, пусти, матушка, ягод рвати...

Целый день Коршунов был мрачен. Вечером он приказал оседлать Басмача. Он вернулся поздно ночью, и Басмач был весь в мыле.

На следующий день Коршунов съездил в ближайшее селение. Селение было большое, и в нем была хорошая школа. В школу Коршунов и заехал. Он долго разговаривал с учителем и увез из школы пачку учебников.

В эту ночь часовой видел до самого утра свет в комнате Коршунова. Коршунов занимался. Днем свободного времени не было, и Коршунов сидел над учебниками по ночам.

Заниматься было трудно, потому что Коршунов не знал или забыл многие основные, простейшие вещи, и приходилось начинать с самого начала.

Часто целая ночь уходила на какую-нибудь задачу, и Коршунов, стиснув кулаки и грызя мундштук трубки, яростно путался в хитросплетениях бассейнов с водой, наполняемых из различных труб, или кусков сукна, которые купец должен был разрезать сложным и запутанным способом.

Но велики были воля и упорство, и к утру усталый и измученный Коршунов складывал книги, и редко случалось, что задача оставалась нерешенной.

Иногда Коршунов забывал о конечной цели, об экзаменах. Перед ним была задача, и эту задачу нужно было решить, как, бывало, нужно выиграть бой или разгадать замысел врага. Конечная цель - экзамены в Академию - была далеко, хотя к ней, к конечной цели, все сводилось.

Постепенно Коршунов втягивался, и заниматься становилось легче. Кое-что вспоминалось. В памяти возникали вещи, которым Коршунов учился когда-то, сначала мальчишкой в школе, а затем уже командиром, в кавалерийском училище. Но все, что Коршунов знал, нужно было не только вспомнить, но привести в систему, да и знаний не хватало. Срок экзаменов приближался, и Коршунов видел, что ему никак не успеть подготовиться. Все-таки он занимался, и упорство его не уменьшалось.

От переутомления он похудел и осунулся. По ночам, чтобы не заснуть, он много курил. Лицо его стало желтым, и под глазами были мешки. Днем требовалась вся его выдержка, чтобы никто не заметил усталости.

За две недели до экзаменов Коршунова вызвали в Управление на совещание командиров частей округа. Первые дни Кузнецов был так занят, что не мог поговорить с Коршуновым. Только на четвертый день после совещания Кузнецов задержал Коршунова в своем кабинете. Коршунов боялся этого разговора, потому что знал, что Кузнецов обязательно спросит, готов ли он, Коршунов, к экзаменам.

Пока Кузнецов подписывал срочные бумаги и разговаривал с секретарем, Коршунов сидел на диване, курил и мучительно думал, как ему быть. Он так ничего и не придумал, когда Кузнецов встал из-за стола и подошел к нему.

- У тебя усталый вид, Александр. Ты здоров?

- Здоров, товарищ начальник.

- В чем же дело? Правду говори.

- Правда, все в порядке. К экзаменам готовился.

- Ну, и подготовился?

Коршунов молчал.

- Так как же? Готов ты к экзаменам?

- Честно говоря, не очень, товарищ начальник. Наверное не могу сказать, но, конечно...

- Программа большая. Я просматривал перед тем как послать тебе. Это верно.

- Попытаюсь, Андрей Александрович...

- Нет, не попытаешься, Шурка. Путевки нам не дали в этом году.

- Как, Андрей Александрович?

- Да вот уж так, что не дали. Только несколько дней тому назад я узнал об этом. Не вышло по разверстке. Дальневосточники отхватили наше место.

Чтобы скрыть волнение, Коршунов выбил трубку, снова набил ее и долго раскуривал. Он не видел, как Кузнецов искоса смотрел на него и ласково улыбался.

- Ты, Шурка, наверное, огорчился, а я, по правде говоря, рад. Не хочется мне тебя отпускать. Поработаем вместе еще лет пять. Ладно, Коршунов? Ты ведь молодой, успеешь учиться, все успеешь. У тебя еще много, много времени, Шурка. Мне хуже. Я куда ближе к концу. Я ведь чуть не вдвое тебя старше, Шурка.

Коршунов молчал.

- Из крепости твоей я тебя возьму. Ты мне нужен на участке десятой комендатуры. Дело в том, что там снова активизируется шайка Джамбая. Помнишь, упустили мы Джамбая за кордон? Он поднакопил силы, да и помогли ему. Человек он, правда, способный. Им на него стоит тратиться. Так вот, Коршунов, хочешь вместо Академии померяться силами с Джамбаем?

- Хочу, товарищ начальник. Конечно, хочу!

10

Разговор об Академии возобновился через год.

Весь этот год Коршунов занимался так же упорно, как те три месяца, когда он готовился к экзамену.

Десятая комендатура была ближе к городу, и Кузнецов часто вызывал Коршунова. Каждым своим приездом Коршунов пользовался для того, чтобы побывать в библиотеках, обменять книги и достать нужные учебники.

Занимаясь диалектическим материализмом, Коршунов увлекся философией. В городе был комвуз, и Коршунов поступил на философский факультет. Его приняли экстерном на ускоренный курс, и профессора поражались его способностям.