– На фабрике она выполняла очень простую работу, имела дело с различными химическими абразивами. Окунала в них пальцы и терла точные детали до тех пор, пока они не становились абсолютно гладкими. Так сказать, представляла собой живой шлифовальный станок. Здешние крестьянки зарабатывают в зависимости от количества сделанной продукции, то есть им платят поштучно. Вот Вэнь и приносила домой абразивы и детали, чтобы по вечерам заработать еще несколько юаней.

Они прошли в спальню. Старая кровать была огромной, с вырезанным на деревянном изголовье узором. Кроме нее, в комнате стоял комод, по-видимому работы того же столяра. В ящиках валялись какое-то тряпье, старая одежда и другие ненужные вещи. Один ящик заполнен детской одеждой и ботиночками, видно принадлежавшими ее погибшему сыну. В другом Юй обнаружил фотоальбом, где было несколько старых фотографий Вэнь.

На одной Вэнь была снята на шанхайском вокзале, она высунулась из окна вагона и махала рукой людям на платформе, которые, судя по всему, пели и выкрикивали революционные лозунги. Эта сцена была знакома Юю: Пэйцинь вот так же махала на прощание из окна своей семье на платформе того же самого вокзала. Он спрятал в свой блокнот несколько фотографий.

– А у Вэнь есть недавние снимки?

– Только один – для паспорта.

– Даже свадебной фотографии нет?

– Нет.

Странно, подумал Юй. В Юньнани, хотя они с Пэйцинь не регистрировали брак, боясь, что им потом не разрешат вернуться в Шанхай, она все-таки настояла на том, чтобы их сфотографировали в традиционной позе жениха и невесты. И сейчас, много лет спустя, Пэйцинь так и называет ту фотографию «свадебной».

В нижнем ящике комода они нашли несколько детских книжек, словарь, обрывок старой газеты, датированной несколькими месяцами назад, томик «Сна в Красном тереме», изданный до культурной революции, и антологию лучших стихотворений за 1988 год…

– Сборник стихов 1988 года, – обернувшись к Чжао, сказал Юй. – Странно его здесь видеть.

– Да, мне тоже так показалось. – Чжао взял сборник в руки. – Но видите, между страницами вложены образцы вышивки? Деревенские жители для этого и пользуются книгами.

– Да, и моя мама тоже так делала. Так они не помнутся. – Юй полистал томик. Никакой надписи. В оглавлении имя Вэнь тоже не значилось.

– Вы хотите послать его вашему старшему инспектору, любителю поэзии?

– Нет, не думаю, что сейчас у него найдется время для стихов. – Тем не менее Юй сделал пометку в блокноте. – Да, вы упомянули, что она работала на фабрике деревенской коммуны. Но ведь система коммун уничтожена несколько лет назад.

– Верно. Просто люди привыкли ее так называть.

– Мы можем сходить туда сегодня?

– Управляющий уехал в Гуанчжоу. Я договорюсь, чтобы он встретился с вами, как только вернется.

Закончив осмотр дома, они направились в контору деревенского комитета. Старосту деревни они не застали. Старушка лет восьмидесяти узнала Чжао и угостила их чаем. Юй позвонил в управление полиции Шанхая, но старшего инспектора Чэня тоже не застал на месте.

Приближалось время обеда. Чжао уже не возвращался к своему плану приема коллеги из крупного города. Они зашли в заурядную лапшевную – железная печурка, топившаяся углем, и несколько глиняных горшков перед покосившимся домиком. Ожидая, пока им приготовят лапшу с рыбными фрикадельками, Юй повернулся посмотреть на рисовое поле.

В основном в поле гнули спину пожилые и молодые женщины с повязанной белыми полотенцами головой и в высоко подвернутых рабочих шароварах.

– Вот вам еще один признак утечки людей за границу, – сказал Чжао, как будто угадал мысли Юя. – Эта деревня – типичное явление для нашего района. Почти у двух третей семей мужья уехали за границу. А если муж остается дома, то на семью как будто ложится позорное пятно. Так что в деревне практически нет молодых и зрелых мужчин, а вместо них работать в поле приходится их женам.

– И сколько же времени им приходится жить без мужа?

– Да лет семь-восемь, пока он не получит за границей вид на жительство.

После обеда Чжао предложил походить по домам, расспросить о Вэнь соседей. Спустя три часа Юй понял, что вряд ли они узнают что-нибудь новое и важное. Как только разговор касался незаконной перевозки людей за океан или деятельности банды, они натыкались на упорное молчание. А к самой Вэнь односельчане относились с необъяснимой неприязнью. По их словам, все эти годы Вэнь держалась очень замкнуто. Они по-прежнему называли ее «женщиной из города» или «грамотной», хотя она работала больше, чем большинство местных. Обычно утром Вэнь приходила на фабрику, вечером работала в огороде, а потом еще шлифовала те детали, которые забирала на дом. Все время в спешке, с опущенной головой, Вэнь не имела ни времени, ни, очевидно, желания разговаривать с людьми. Как объяснила Лу, ее ближайшая соседка, должно быть, Вэнь стыдилась Фэна, этого злобного олицетворения культурной революции. Поскольку она не общалась с односельчанами, никто и не заметил в ней ничего необычного 5 апреля, когда ее видели в последний раз.

– У меня тоже сложилось такое впечатление, – сказал Чжао. – Похоже, для здешних крестьян она так и осталась чужой.

Очевидно, Вэнь замкнулась в себе сразу после замужества, подумал Юй, но двадцать лет – слишком большой отрезок времени. Четвертой они расспрашивали женщину по имени Дун, жившую напротив Вэнь.

– Ее единственный сын уехал с Фэном на том же пароходе, на «Золотой надежде», но с тех пор от него нет вестей, – сказал Чжао перед тем, как постучать в дверь.

Им открыла низенькая, седая женщина с морщинистым лицом. Она стояла в дверях, не приглашая их войти.

– Товарищ Дун, мы занимаемся расследованием исчезновения Вэнь, – сказал Юй. – У вас есть какие-нибудь сведения о ней, особенно касательно ночи с пятого на шестое апреля?

– Сведения об этой женщине? Вот что я вам скажу. Он – бешеный волк, а она – бесстыжая шлюха. Сейчас у них обоих неприятности, верно? Ну и поделом им! – Дун непримиримо поджала тонкие губы и захлопнула перед ними дверь.

Юй недоуменно обернулся к Чжао.

– Пойдемте отсюда, – сказал Чжао. – Дун считает, что Фэн подбил ее сына уехать из дома. Ему всего восемнадцать. Вот почему она назвала Фэна бешеным волком – то есть самым злым и жестоким.

– А почему она назвала Вэнь бесстыжей шлюхой?

– Фэн развелся со своей первой женой, чтобы жениться на Вэнь. Она была сногсшибательной красавицей, когда впервые здесь появилась. Здесь разное говорят насчет их женитьбы.

– Еще один вопрос. Откуда Дун узнала, что у Фэна какие-то неприятности?

– Не знаю. – Чжао отвел взгляд в сторону. – У многих из местных в Нью-Йорке либо родственники, либо знакомые. А может, что-то слышали после исчезновения Вэнь.

– Понятно. – На самом деле Юй ничего не понял, но в данный момент считал неудобным слишком нажимать на партнера.

Юй старался отделаться от впечатления, что за недомолвками Чжао стоит что-то серьезное. Направление сюда сыщика из Шанхая могло быть воспринято со стороны полиции Фуцзяня как упрек в недостаточной оперативности. И вместе с тем он не слишком удивился тому, что у него в напарниках оказался не страдающий чрезмерным рвением в работе человек и что в деревне его встретили далеко не дружелюбно. Большую часть заданий, которые поручались им с Чэнем, можно было назвать как угодно, но только не приятными.

Впрочем, он сомневался в том, что в Шанхае на долю Чэня выпала более легкая работа. Со стороны так могло показаться – престижная гостиница «Мир», нелимитированные расходы и эффектная американка, но Юй хорошо знал старшего инспектора. Закурив новую сигарету, он подумал, что сам наотрез отказался бы от предложения партсекретаря Ли. Потому что такая работа не пристала настоящему сыщику. И видно, именно поэтому ему никогда не стать старшим инспектором.

Когда решено было на сегодня с опросом жителей деревни закончить и заглянуть в контору деревенского комитета, она уже закрылась. Таксофона в деревне не было. По предложению Чжао они направились в гостиницу, расположенную в двадцати минутах ходьбы. Дойдя до окраины деревни, Юй обратился к старику, который латал велосипедную шину у дома с выцветшей вывеской.