Немалым шагом вперед для систематики стала сформулированная Майром биологическая концепция вида. Дарвин в «Происхождении видов» указал на некоторую расплывчатость такого ключевого для систематики понятия, как вид, и доказывал, что виды есть не что иное, как достаточно обособившиеся формы (вариететы) других, предковых видов, настаивая на невозможности провести границу между вариететом и отдельным видом. Согласно Майру, видом следует называть прежде всего совокупность популяций, представители которых в естественных условиях способны скрещиваться и оставлять плодовитое потомство друг с другом, но не с представителями других популяций, от которых они таким образом репродуктив-но изолированы. Эта концепция в немалой степени способствовала наведению порядка в систематике, однако ее применение оказалось затруднено рядом трудностей. Важнейшая из них, теоретическая, состоит в том, что не у всех организмов есть половое размножение, т.е. у некоторых совокупностей популяций, которые систематики называют видами, о способности скрещиваться вообще говорить не приходится. Другая, практическая трудность состоит в том, что выяснение наличия или отсутствия репродуктивной изоляции в природе — часто очень непростая задача. Кроме того, не всегда ясно, какие условия считать естественными, а многие организмы (например, домашние и лабораторные животные) в любом случае существуют в условиях, которые естественными считать нельзя. Таким образом, во многих случаях систематикам не остается ничего иного, как называть видами условно выделяемые совокупности организмов, в той или иной степени обособленные от других таких совокупностей. Данное Майром строгое определение вида применяется сегодня везде, где это возможно, но во всех остальных случаях систематики по-прежнему исходят из представления о некоторой условности этого понятия, на которой настаивал Дарвин.

Другим важнейшим теоретическим достижением в этой области была концепция филогенетической систематики (т. е. систематики, отражающей филогенез — эволюционную историю), детально разработанная Хеннигом. Предложенная Хеннигом совокупность терминов и понятий широко используется систематиками в наши дни. Согласно одному из принципиальных положений его концепции, систематика должна, по возможности, стремиться к выделению только монофилетических групп, т. е. таких, которые включают всех без исключения потомков некоторого предкового вида и, таким образом, составляют одну отдельно взятую ветвь эволюционного древа. Эта идея вызвала в биологической систематике больше перемен, чем сама теория эволюции. Вместе с тем полной перестройке системы живой природы в соответствии с принципом монофилии мешает наличие ряда давно признанных систематических групп, которые никак не могут быть мо-нофилетическими (например, рептилий, которых традиционно рассматривают в ранге класса Reptilia, но не относят к нему ни птиц, ни млекопитающих, хотя те и другие и происходят от древних представителей этого класса). Однако на уровне групп более низкого ранга, таких, как семейства и роды, большинство современных систематиков стремятся последовательно применять этот принцип.

Примечательно, что еще в «Происхождении видов» Дарвин, хотя и не сформулировал этот принцип так же отчетливо, как это сделал впоследствии Хенниг, но интуитивно, пусть не вполне последовательно, исходил из него, обсуждая гипотетическое эволюционное древо неких неназванных организмов. В пространных пояснениях к этому древу он неизменно исходил из того, что представители каждого возникающего в ходе эволюции нового рода или подсемейства являются потомками единственного предкового вида. Тем не менее, он был готов отнести несколько гипотетических видов, давших начало разным новым родам, к одному общему, более древнему роду. Тем самым он отступал от принципа монофи-лии, хотя и указывал, что этот род объединяет представителей единственного предкового вида, ведь,по Хеннигу, все потомки этого вида должны составлять одну систематическую группу и не могут быть разделены на несколько групп одного ранга (в данном случае — родов). Таким образом, Дарвин уже на самом первом этапе развития эволюционной биологии приблизился к этому широко востребованному в современной систематике принципу, хотя и не сформулировал его строго, как это сделал впоследствии Хенниг, и, в отличие от Хеннига, не предлагал последовательно применять его во всех случаях.

Помимо огромного вклада в развитие теории систематики Дарвин заслуживает отдельной похвалы за ряд публикаций, в которых он выступил в роли систематика-практика. Две главные его работы в этом направлении: двухтомная монография, посвященная современным усоногим ракообразным всего мира, и двухтомная же монография, посвященная ископаемым усоногим. Подготовке этих трудов по систематике усоногих Дарвин посвятил несколько лет в конце 40-х и начале 50-х годов, на время отложив дальнейшую разработку своей эволюционной теории, основную идею которой он сформулировал еще в 1838 году. Только закончив эти две монографии, он вернулся к работе, итогом которой стали книги «Происхождение видов» и «Происхождение человека и половой отбор».

Читая «Происхождение видов», можно подумать, что и другим работам Дарвина свойствен литературный, научно-популярный стиль. Именно так, вероятно, думал О.Э. Мандельштам, который в эссе «Вокруг натуралистов» сообщал, что поставил Дарвина «на воображаемой этажерке рядом с Диккенсом», а в заметке о литературном стиле Дарвина писал, что «Дарвин избегает выписывать весь длинный « полицейский» паспорт животного со всеми его приметами». В «Происхождении видов» это действительно так, но этого никак нельзя сказать о стиле Дарвина в описаниях усоногих, которых Мандельштам упомянул в стихотворении, посвященном Ламарку. Но он, должно быть, не был знаком с работами Дарвина по систематике этих животных. Их стоит поставить на воображаемой этажерке никак не рядом с Диккенсом, а с другими профессиональными систематиками. Полицейский паспорт каждой систематической группы выписан в них по всей форме. Нестрогий стиль «Происхождения видов» объясняется не тем, что нестрогость была свойственна Дарвину как ученому (это отнюдь не так), а тем, что он стремился донести результаты своих вполне строгих исследований до широких кругов читателей. И это ему удалось.

Скандал вокруг выселения Института философии РАН из здания на Волхонке продолжается.

В разгар Всемирного дня философии под эгидой ЮНЕСКО, "который проводился с 16 по 19 ноября в России на базе Института философии РАН, директор Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (ГМИИ) Ирина Антонова заявила СМИ: противоречия между музеем и институтом разрешены. Но для руководства института это сообщение стало неожиданностью.

История тянется уже несколько лет — с тех пор, как Пушкинскому музею понадобилось здание по адресу Волхонка, 14/1. Понадобилось оно для того, чтобы сделать его частью «музейного городка». По проекту, предложенному известным британским архитектором Норманом Фостером, на базе ГМИИ должен быть построен огромный культурно-развлекательный комплекс с фондохранилищем в 14 тыс. кв. м, подземной парковкой, кафе, ресторанами и даже концертным залом. Стоимость первых двух этапов реконструкции, запланированных на 2009–2015 гг., — 23 млрд руб.

Но философы не хотят уезжать из дома, в котором их институт находится со дня своего основания, уже 80 лет. По договору аренды, заключенному с Москомнаследием, ИФ РАН имеет право занимать это здание до 31 декабря 2018 г. Однако летом прошлого года было выпущено Постановление Правительства РФ, в котором говорится, что институт надо переселить раньше (точные сроки при этом не указывались).

Противостояние вылилось в скандал в октябре этого года, когда оказалось, что Постановление Правительства, и так уже противоречащее договору аренды, еще и с нарушениями претворяется в жизнь. Во-первых, здание перевели в оперативное управление Пушкинского музея еще до того, как ИФ РАН из него уехал (хотя, согласно Постановлению, все должно быть наоборот). Во-вторых, в документах значится, что дом на Волхонке — «без обременения», т. е. пустой, хотя институт пока в нем работает. От института требуют выехать как можно скорее, но адекватной замены зданию властями до сих пор не предложено. У РАН же нет возможности выделить Институту философии сравнимое по площади и функционалу здание.