Повторяем. В 1905 г. не было ни одного момента, когда рабочий класс был бы так изолирован политически, как сейчас. В декабре 1905 г. передовой пролетариат вынужден был принять сражение прежде, чем подоспели тяжелые резервы городских и сельских масс. Но не было и речи о злостной враждебности представительства этих пробуждавшихся низов против пролетариата. Сейчас достигнуто именно это. И если бы были основания предполагать, что политическое развитие пойдет и далее по тому пути, на котором стоят ответственные руководители Всероссийского Съезда, — по пути сплачивания непролетарских масс с буржуазией и изолирования пролетариата, повинного в классовой борьбе, — это значило бы, что высший пункт революции остался позади, что мы систематически вдвигаемся в контрреволюционную эпоху, официальным вступлением к которой должен явиться организованный сверху эксперимент гражданской войны.

Но, к счастью, это не так. Было бы величайшей ошибкой судить о дальнейшем движении крестьянских и вообще народных масс по тем насквозь консервативным воззрениям, которые характеризуют подавляющее большинство делегатов Всероссийского Съезда. Условия сильнее воззрений — даже если это воззрения крепколобой мещанской ограниченности. Четвертая Государственная Дума оказалась вынуждена против своей воли выделить из своей среды Временное Правительство. Всероссийский Съезд или Совет, который выйдет из его среды, может оказаться вынужден — наперекор всем своим предрассудкам — снова поставить и коренным образом перерешить вопрос о революционной власти.

Во всяком случае, правительство сделало все, что было в его коалиционных силах, для того, чтобы толкнуть Съезд на этот путь.

В тот момент, когда пишутся настоящие строки, министры-социалисты еще не отчитывались перед Съездом ни по общему направлению правительственной политики, ни по вопросам своей ведомственной деятельности. Можно, однако, не сомневаться, что в этой области социалистические министры не принесут на Съезд никаких приятных сюрпризов. За время существования коалиционного министерства не предпринято ни одной меры, не сделано ни одного шага, которые хоть в отдаленной мере намекали бы на выход из все обостряющегося хозяйственного, финансового, дипломатического и военного кризиса. "Мы приближаемся к пропасти!" Такой фаталистической формулой господа министры привыкают характеризовать общее положение страны, складывающееся не без их участия.

Но тем не менее сюрприз был подготовлен к моменту открытия Съезда: это — высылка Р. Гримма за пределы России. Для характеристики «исторической» роли русского министериализма трудно было придумать историю более символическую и… более скандальную. Мы тут не собираемся входить в ее детали; но не можем не отметить все же наиболее выразительные штрихи.

Чем объясняется телеграмма, посланная швейцарским советником Гофманом для осведомления Гримма, мы не знаем. Весьма вероятно, что те мещански-обывательские отношения, какие существуют между Гриммом и его правительством, не исключали такой компрометирующей для циммервальдца интимности. Но не может быть и речи о том, что Гримм, даже если он дал прямой или косвенный повод для такой телеграммы, действовал как "агент германского правительства", что он руководствовался какими-нибудь иными мотивами, кроме идейно-политических. В сущности в этом не смели сомневаться и Церетели со Скобелевым, которые обмениваются братскими приветствиями с датчанином Стаунингом, состоящим в интимнейших отношениях с германскими империалистами. Но Церетели и Скобелев, открытые перебежчики из лагеря Циммервальда, считали, видите ли, что циммервальдец Гримм должен быть непреклонен к собственному правительству, — они, которые несут сейчас ответственность за все подвиги союзной дипломатии. И они выслали Гримма из пределов России.

Помимо низости бьет в глаза нервическая глупость этой меры. Только отсутствие почвы под ногами, только полное отсутствие самоуважения, только постоянный страх, как бы чего не подумали старшие буржуазные коллеги, — только эти соединенные чувства могли внушить "министру революции" Церетели помпадурскую расправу над Гриммом.

Во всяком случае министры-социалисты предстали пред своим Съездом не с совершенно пустыми руками. Правда, они еще не провели ни одной серьезной меры для преодоления всех тех зол, которые, по их собственному признанию, ведут страну к гибели. Но зато они обнаружили "твердую власть": сперва — по отношению к кронштадтцам, затем — на спине Роберта Гримма.

И они нашли свое признание. Мелкобуржуазное большинство Съезда восторженно предоставило своим министрам право административной расправы над "недостаточно твердым" циммервальдцем. Социалистическому министериализму и революционно-демократической обывательщине суждено было пройти и через это — по-видимому не последнее — унижение.

Гримма выслали, — Всероссийский Съезд перешел к порядку дня. Но капиталистическая прибыль по-прежнему неприкосновенна для Скобелева и его коллег. Продовольственный кризис обостряется с каждым часом. В дипломатической области правительство получает удар за ударом. Наконец, столь истерически провозглашавшееся «наступление» готовится, по-видимому, вскоре обрушиться на народ чудовищной авантюрой.

Мы терпеливы и готовы были бы еще спокойно наблюдать просвещенную деятельность министерства Львова — Терещенко — Церетели в течение ряда месяцев. Нам нужно время — для нашей подготовки. Но подземный крот роет слишком быстро. И при содействии «социалистических» министров проблема власти может обрушиться на участников этого Съезда гораздо скорее, чем мы все это предполагаем.

"Вперед" N 2, 20 (7) июня 1917 г.

(5 июня)

Товарищи, я думаю, мы все с огромным интересом прослушали речь министра продовольствия, которая многих из нас кое-чему прямо научила, что вряд ли можно сказать о всех речах, здесь произнесенных. Эта речь, если не давала отчета о совершенной организационной работе, что объясняется отчасти тем, что новый министр только недавно вошел в исполнение своих обязанностей, то, во всяком случае, наметила программу деятельности определенной в настоящее время важнейшей области, а это именно то, чего не хватало в остальных министерских речах.

Нам говорили о революциях, о Великой Французской Революции, обменивались по этому поводу суждениями, снова проветривали старые марксистские и народнические споры, но, товарищи, ведь мы здесь стоим перед парламентом революционной демократии, перед которым отчитываются министры относительно того, что ими уже сделано и что они собираются сделать. И так как вопрос стоит о власти, задача каждого оратора, особенно такого ответственного, как министр, состоит в том, чтобы сказать — я в своей области сделал то-то и то-то, считаю это достаточным и, следовательно, данная организация власти удовлетворительна, или, наоборот, сказать: товарищи, мои планы деятельности таковы, но они встречают сопротивление в организации власти и поэтому необходимо здесь решить вопрос о том, как эту власть реформировать, перестроить. Так подошел к делу министр продовольствия. Вот почему я лично не только внимательно слушал его, но и утверждался в тех выводах, с которыми я явился на собрание, ибо и у идейных противников можно всегда, если они серьезно ставят свою собственную задачу, многому научиться.

То, что нам говорил министр продовольствия, сводит вопрос действительно с высоты отвлеченности на землю, на достаточно истощенную землю русского хозяйства. Нам необходимо организовать продовольствие, нам необходимо расширить и урегулировать производство. Организовать продовольствие — значит организовать его распределение. Препятствием на этом пути являются трудности транспорта, которые должны быть преодолены и могут быть преодолены только общегосударственным путем. О трудностях транспорта экономический отдел Исполнительного Комитета много говорил — о больных паровозах, о неспособности нынешней промышленности строить новые паровозы и починять старые. В частности, товарищи, вот пример, который я также рекомендую вниманию министра продовольствия.