И теперь верила Косте, привыкнув к нему. Но материнскую боль понимала. А чем ей ответить? Лишь вздохами да слезами. Такой был характер, далекий от материнского.

- Телушка... - в сердцах обругала ее Мартиновна. - Тебя лишь почухай - и хоть на бойню веди.

Она махнула рукой на дочь и на старую мать, понимая, что, как и прежде, надеяться надо на себя.

Идти нужно было к Лельке, к бригадировой жене. Та - грамотная и при власти; брат ее Плешка и вовсе в конторе с младых ногтей. А жили всегда рядом. Правда, когда Челядины из колхоза ушли, меж соседскими дворами словно сквозняком потянуло. Не ругались, не ссорились, а чуялся холодок.

Теперь нужно было идти. Хочешь не хочешь, а больше некуда.

Мартиновна подгадала ко времени. Бригадирова жена Лелька сидела на солнышке, на крылечке, пуховый платок вязала.

- Я к тебе, Леля, с бедой, - открылась Мартиновна сразу.

- Деньги?.. - поняла ее Лелька. - Миллионы?

- Они...

- Не отдает?

- И слухать не хочет. Не забивай, мол, голову. Туды да сюды. Трактор купить. Да еще за границу надо, какую-то турунду везти. Вроде пекарню...

Ростом невеликая и телом худая, Лелька мудрой была, даром что баба.

- Заграница? - спросила она шепотом и потянула Мартиновну в дом, подалее от чужих глаз и ушей. - Вот оно и открылось! - объявила она. - Все так делают. За границу - и хвост в хворост. Чтоб наша милиция не поймала. А ихнюю подкупит. По телевизору каждый день объявляют. Ты либо не глядишь?

- Лишь кино, "Марию".

- А надо все глядеть! - Глаза Лельки загорелись желтым огнем. - Всякий день про это гутарят. Украл денежку - и на побег, в Америку, на ихние курорты. Там раздолье ворам. Ты сама пойми: зачем ему, с миллионами, возле вас галтаться? Чего он забыл здесь? Там он во дворце будет жить. Шалашовки найдутся - не нашим чета. Потому и намылился, к сладкой жизни. Об вас не думает. А если бы по-умному...

- Вот я и говорю, - пожаловалась Мартиновна, - положи деньги на книжку. На Раису, на Володю. Вырастет дите - копеечка есть.

- Правильно раскладаешь, - одобрила Лелька. - Шутка ли, семьдесят миллионов. Завтра чего случись... А ты их по щелям распихай. На дитя положи. У дитя да у старика власти не отымут. Домик на станции купи. Там - газ. Там тепло. Об угле да дровах голова не боли. Там хлеб и молоко в магазин кажденно возят. Горя не знают люди, живут. А он увеется, все подгребет... Вы останетесь яко наг, яко благ. Семьдесят миллионов... Такая страсть...

Это была и вправду страсть. Что Мартиновна?.. Даже у премудрой Лельки все в голове мешалось, когда думала она об этих деньгах.

Добрые люди век отработали. Чапурин в бригадирах ни дня ни ночи не знает, весь хутор на нем. А денежки огреб "затюремщик", какой голым-босым лишь вчера на хуторе объявился.

- Ты - в своем праве! - убеждала Лелька. - Земля твоя, материна, Раисина а он ей завладал. И техника твоя, на тебе все записано, ему бы и не дали ничего, он у нас без году неделя. Ты в своем праве. Я ныне же братушке позвоню. Прищемит он затюремщику хвост. Лишь ты не молчи. А то привыкли слезы точить. Счастья не упусти... Оно раз в жизни досталось. Тебе счастье, Раисе и внуку... Счастье!

Телефон на хуторе был один. Днем он трезвонил в конторе, вечером да в выходные - на дому у бригадира, через дорогу от Челядиных. Когда Косте звонили из райцентра, бригадирова жена Лелька кричала от своего двора:

- Ко-онста-анти-ин!!

Нынче она голосила особенно старательно. Мартиновна, из огорода услышав этот призывный клич, сердцем почуяла: вот оно, начинается. Не ожидая хорошего, она бросила лопату и пошла к дому медленно, нехотя.

Встретились посреди двора, Костя против ожидания был вовсе не сердит. Остановившись, он улыбнулся растерянно и спросил:

- Ты чего, мать, сделала? Ты с ума сошла?

Мартиновна привыкла к зятю строгому, жесткому. А теперь его словно подменили. И, разом поняв его слабину, а свою силу, она ответила тоже мягко:

- Ага-а... Прищемила. Хотел - виль хвостом. Не вышло?! - Осознав победу, торжествующе возвысила голос: - Абманат... Абманат ты и есть! Погубить нас хотел?! Завладать денежкой! В Америку, на побег потянуло?! С большим гаманком! Вот теперь и лети в свою Америку! Со своим нажитком! Какой из тюрьмы принес! Перо тебе в зад!

- В какую Америку? Ты чего плетешь?

- А вот и плету... Прищемила хвост! Прищемила!!

- Не орать, - холодно приказал Костя.

В прищуренных глазах Мартиновна увидела то страшное, чего всегда боялась. Но нынешняя отвага, но страсть пересилили.

- Бей! И убей!! - закричала она, зная, что услышат ее. - Убивай!! А сиротскую копеечку не отдам! И дочерю не пущу по миру!! - Она кричала не видя, но зная, как выбирается из кухни старая мать ее, как дочь спешит, оставив мальчонку, как досужая бригадирова Лелька заглядывает во двор.

- Мама... Костя... Господи, помоги... Чего там у вас? - смешались разом три бабьих голоса.

Костя шагнул, Мартиновна охнула. Но зять прошел мимо, быстро пересек двор и так же быстро стал спускаться к леваде, к одичавшим садам, к речке.

Проводив зятя взглядом, Мартиновна процедила:

- Хоть бы ты потонул там. Дал покоя.

Покоя искал и Костя, когда, оборвав ругню, заспешил прочь от Мартиновны. Бабья слепая дурь ошеломила его, и он испугался, что полыхнет в ответ такая же злость в душе собственной. Он быстро прошел узкой тропкою через старый сад и возле речки разом остыл, словно оставил житейское там, за чащею сада, на хуторе.

Синела быстрая вода Ворчунки, на том берегу начинал желтеть тополевник. Скоро он вспыхнет свечным мягким пламенем в осеннем пасмурном дне. Потом листва ляжет на землю, и сразу станет над речкой просторно, далеко видать. На берегу, по земле, уже поднималась мягкая трава, вторая отава. Первую недавно скосили. И как всегда, охапку сухой травы оставили на берегу, чтобы Косте сидеть, когда он рыбачит.

Он сел, минуту-другую бездумно глядел в текучую воду, успокаиваясь и все более понимая, как просчитался, когда два года назад, затеваясь с землею, оформил хозяйство на тещу. В том решении были свои резоны: ему могли в земле отказать, Мартиновна - почетный колхозник, сорок лет стажа, два ордена за труды. Тараном вел ее Костя по районным кабинетам, добиваясь земли. Добился. Мирно, покойно жили. Не взял в расчет лишь бабьей глупости да людских завистливых слов: "Миллионы... Миллионы..."

Неостывшее начало подниматься в душе: боль и горечь, бессилие, злость... Но легкий ветер пахнул, пробежала по воде рябь - стало легче.

Вода уже день ото дня холодела. Но Костя купался каждое утро. И сейчас он поплавал, понырял под левым глубоким берегом. Вроде полегчало. Он вспомнил, как первый раз, приехав на хутор, прямо из лагеря освободившись, пришел сюда, к речке. Лежал в траве, словно в покойной колыбели. Был день первый, потом второй, третий - здесь, на этом берегу. Зелень, текучая вода, тишина. Тогда он решил остаться на этом хуторе. В лагере, за колючей проволокой, грезилось ему: речка, лес, тишина. И он нашел их.

А теперь... Словно обухом по голове.

Костя долго сидел на берегу, думал, но ничего придумать не мог. Конечно, теща не сама на это решилась. Посоветовали да помогли доброхоты. Вбили ей в голову: "Семьдесят миллионов!" И закружилась голова у старой дурехи.

Нужно было говорить с женой. Когда землю брал, она свое слово сказала. Должна понять и теперь.

Клонился день к вечеру. Костя сидел на берегу. Теперь уже не в раздумье, а словно в отрешенье. Всегда его завораживали быстрая вода, зеленый берег, небо и тишина, врачуя душу. Помогло и нынче.

А тем временем, пока Костя вечера ждал, окрыленная легкой победой, Мартиновна клевала и клевала дочь:

- Нечего слезы лить, телушка глупая... Для тебе стараюсь! Я - не вечная, помру... Домик в райцентре купишь... Володю в детский садик, в школу... И человека найдешь не хуже его... Дитя в люди выведешь и сама... Наша земля, наша денежка...