– Порядочек, шеф. Выдай нам сигару.

– Ты начинаешь мне нравиться, Дорис.

– Я люблю тебя, – сказала Дорис с душераздирающим жаром, откидываясь на спинку сиденья и пыхая клубом дыма в торжественно-серьезных малюток на задних местах; – Я никогда никого не любила так, как тебя.

– По-видимому, неделя у Харкнессов оказала на детей исключительное действие, – сказала Барбара после обеда, – Я ничего не могу понять.

– Мистер Харкнесс говорил о каких-то невесомостях у них на Мельнице. Быть может, это как раз то самое и есть.

– Безил, у тебя что-то неладное на уме. Хотелось бы мне знать что.

Безил обратил на нее свои невинные голубые глаза, такие же голубые и такие же невинные, как у нее; в них не было и намека на озорство.

– Просто работаю на фронт, Бэб, – сказал он.

– Скользучая змея.

– Да нет же.

– Щекочучий паук. – Они снова были в классной комнате, в мире, в котором когда-то играли в пиратов. – Хитрющая обезьяна, – сказала Барбара совсем ласково.

Роты строились на плацу в четверть девятого; сразу же после осмотра людей вызывали в ротную канцелярию: только так можно было успеть отсеять обоснованные заявления от необоснованных, принять меры по мелким дисциплинарным проступкам, должным образом составить обвинительные заключения и правильно вписать имена серьезных нарушителей дисциплины в рапорт, направляемый командиру части.

– Рядовой Тэттон обвиняется в утере по нерадивости противогаза стоимостью в восемнадцать шиллингов шесть пенсов.

Рядовой Тэттон начал сбивчиво объяснять, что он забыл противогаз в военной лавке, а когда через десять минут вернулся за ним, противогаз исчез.

– Дело подлежит рассмотрению командиром части. – Капитан Мейфилд не имел права налагать взыскания за проступки, чреватые вычетом из солдатского жалованья.

– Дело подлежит рассмотрению командиром части. Кругом! Отставить! Я не говорил, чтобы вы отдавали честь. Крутом! Шагом марш!

Капитан Мейфилд заглянул в корзинку для входящих документов, стоявшую на столе.

– Кандидаты в офицерскую школу, – сказал старшина.

– Так кого же нам отправить? Начальник штаба не принимает отказов.

– Ну что ж, сэр, пошлем Броуди.

Броуди был нескладный стряпчий, прибывший с последним пополнением.

– Что вы, старшина, какой же из Броуди офицер?

– В роте от него мало проку, сэр, а образование у него просто блестящее.

– Ну ладно, запишите его первым номером. А что вы думаете насчет сержанта Хэрриса?

– Не подходит, сэр.

– У него чудесный характер, он ревностный поборник дисциплины, знает свое дело вдоль и поперек, люди пойдут за ним в огонь и воду.

– Совершенно верно, сэр.

– Так что же вы имеете против него?

– Я ничего против него не имею, сэр. Только ротной футбольной команде без него не обойтись.

– Верно. Кого же вы предлагаете?

– А нашего баронета, сэр. – Старшина произнес это с улыбкой. Пребывание Аластэра на положении рядового несколько озадачивало капитана Мейфилда, но постоянно давало повод для шуток старшине.

– Трампингтона? Ладно, пусть оба сейчас же явятся ко мне. Дневальный разыскал и привел их. Старшина вводил их по одному.

– Шагом марш. Стой. Отдать честь. Броуди, сэр.

– Броуди. От нашей роты требуют двух кандидатов для отправки в офицерскую школу. Я записал вас. Разумеется, окончательное решение принимает командир части. Я не утверждаю, что вы хотите в офицерскую школу. Я просто полагаю, что вы не будете возражать, если командир одобрит ваше назначение.

– Я не возражаю, сэр, если вы действительно думаете, что из, меня выйдет хороший офицер.

– Я вовсе не думаю, что из вас выйдет хороший офицер. Таких днем с огнем поискать. Но все же полагаю, что какой-то офицер из вас получится.

– Благодарю вас, сэр.

– А пока вы еще у меня в роте, не надо входить ко мне в канцелярию с торчащей из кармана авторучкой.

– Прошу прощения, сэр.

– Прекратить разговорчики! – сказал старшина.

– Ладно, это все, старшина.

– Кругом. Шагом марш. Отставить. Выбрасывайте вперед правую руку, когда начинаете движение.

– Пожалуй, стоит дать ему пару лычек, чтобы уж наверняка сбыть его с рук. Я поговорю с начальником штаба.

Ввели Аластэра. Он мало изменился с тех пор, как пошел служить. Только теперь у него грудь выпячивалась больше, чем живот, но под свободной солдатской формой это было едва заметно.

Капитан Мейфилд начал с ним разговор в точности теми же словами, что и с Броуди.

– Слушаюсь, сэр.

– Вы не хотите получить офицерское звание?

– Нет, сэр.

– Очень странно, Трампингтон. Какие-нибудь особые причины?

– Мне кажется, и в прошлую войну многие чувствовали то же.

– Слышал, слышал. И не много они на этом выиграли.

– Ну ладно, не хотите, не надо. Боитесь ответственности?

Аластэр не отвечал. Капитан Мейфилд кивнул, и старшина отпустил его.

– Ну, что вы об этом думаете? – спросил капитан Мейфилд.

– Я знаю людей, которые считают, что в рядовых безопаснее.

– Нет, тут, я думаю, другое. Трампингтон доброволец и притом не призывного возраста.

– Чудно, сэр.

– Очень чудно, старшина.

Аластэр не спешил возвращаться во взвод. Утром в это время они обычно занимались физической подготовкой. Этот пункт распорядка дня он действительно ненавидел. Он притаился за кухней и ждал, пока не увидел по часам, что с физической подготовкой покончено. Когда он доложил о своем возвращении, взопревшие солдаты, пыхтя, натягивали на себя куртки. Он стал в строй и протопал с ними в столовую – душный и жаркий барак, где начальник медицинской службы читал лекцию по санитарии и гигиене. Темой лекции были мухи и опасность, которую они собой представляют. С пугающими подробностями начальник медслужбы описывал путь мухи от сортира к сахарнице: как ее утыканные щетинками лапки переносят возбудителей дизентерии; как она размягчает пищу зараженной слюной, прежде чем съесть ее; как она испражняется во время еды. Эта лекция всегда проходила успешно.

– Разумеется, – не сильно убедительно добавлял он, – сейчас все это не кажется таким уж важным (повсюду вокруг них громоздились горы снега), но если нас отправят на Восток…

После лекции подавалась команда: «Вольно, разойдись», и в течение двадцати минут они курили, жевали шоколад и обменивались новостями, снабжая каждую фразу уникальным, неизменным, непристойным присловьем, которое словно икота перемежало их речь; они притопывали на месте и потирали руки. – – Чего хотел ротный, … его в душу?

– Хотел послать меня в офицерскую школу, … ее в душу.

– Везет же некоторым, … их в душу. Когда ты отправляешься, … тебя в душу?

– Я остаюсь.

– Ты не хочешь стать офицером, … их в душу?

– На хрен надо, … меня в душу, – отвечал Аластэр.

Когда Аластэра спрашивали – а это случалось довольно часто, – почему он не добивается офицерского звания, он иногда отвечал: «Из снобизма. Я не хочу офицерской компании во внеслужебное время», иногда: «По лени. Офицерам приходится здорово работать в военное время», иногда: «Вся эта война чистое безумие, так что с одинаковым успехом можно танцевать от печки». Соне он сказал: «До сих пор мы жили довольно легко. Возможно, человеку иногда полезна перемена». Яснее он не мог сформулировать то смутное удовлетворение, которое испытывал в глубине души. Соня понимала это чувство, но предпочитала не давать ему точного определения. Как-то, уже много позднее, она сказала Безилу: «Мне кажется, я знаю, что чувствовал Аластэр всю первую военную зиму Наверное, это прозвучит ужасно неожиданно, но у него оказался еще более странный характер, чем мы думали. Помнишь того человека, который всегда одевался арабом, а потом пошел служить в авиацию рядовым, потому что считал, что английское правительство третирует арабов? Забыла уж, как его звали, о нем еще написали потом пропасть Книг. Так вот, мне кажется, что-то в этом роде испытывал и Аластэр, понимаешь? Он никогда ничего не делал для своей страны, и хотя мы всегда сидели на мели, на самом-то деле у нас была масса денег и масса удовольствий. Мне кажется, он думал, что если бы мы поменьше развлекались, то, возможно, не было бы и войны. Хотя каким образом он может винить себя за Гитлера – этого я так и не могла понять… Теперь-то я более или менее понимаю, – добавила она. – Пойти в рядовые было для него своего рода епитимьей или как это там еще называется у верующих».