— Это точно, недоразумение, — кивнул я, соглашаясь, — но нормального в этом ничего нет. Заходите, товарищ, не стесняйтесь, — пригласил я осторожно заглядывающего внутрь командира с пистолетом наготове, за спиной которого бестолково толклись бойцы, вооруженные чем попало. — И не надо в живого человека пистолетом тыкать, а то один такой безобразник мне уже жилетку порвал. Здесь все свои. Смотрите, вот мое удостоверение, — опустив ствол пулемета к земле я левой рукой залез через подмышку под броник и достал корочки. — Капитан государственной безопасности Любимов. А вы кто?

— Военинженер первого ранга Прачик, начальник инженерно-технической службы авиагруппы, — неуверенно представился «главчумазоид».

— Я вас, товарищ Прачик, наверное, от дел отвлек? — спросил я все так же с усмешкой и показным превосходством. — Идите, занимайтесь работой. Если понадобитесь, вас вызовут. Не волнуйтесь, прямо здесь вашего комкора я не буду расстреливать. Конечно, если он мне объяснит, почему над трактом сбивают самолеты «Аэрофлота», а он никаких мер к обеспечению безопасности маршрута не принимает! И сбитые борта не ищет!!! — последние слова, произнесенные повышенным тоном, были больше адресованы Смушкевичу.

Комкор смолчал, видно не зная, что сказать наглому чекисту. Мне же только того и надо было. По крайней мере, в данный конкретный момент понятно, кто тут из нас главный.

— Немедленно вызовите сюда вашего начальника особого отдела! — потребовал я резко, намереваясь продолжить выволочку «за халатность, граничащую с вредительством».

— Нет у нас начальника особого отдела, — хмуро ответил Смушкевич, посмотрев на своих подчиненных, не поднимающих глаз от пола. — И самого отдела тоже нет.

— То есть как?! — опешил я от такого известия.

— Не укомплектовали! Мы здесь всего неделю как! И от нас это не зависит, это недоработка вашего наркомата! В полках отделы есть, а у нас нет! Обещали, ждем! Но, видно, руки не доходят, мобилизация же! — похоже, я передавил и Смушкевич, слетев с катушек, орал на меня в голос.

— Дайте связь с Москвой! Срочно! — приказом я попытался восстановить «статус кво».

— Связь есть с Читой. С штабом командующего фронтом. Связными самолетами. С Москвой прямой связи нет, — скупыми короткими фразами, но уже сбавив обороты, ответил командующий авиагруппой.

— Не понял. А радио? — немало удивившись, задал я вопрос, кивнув на аппаратуру в углу.

— Командующий армейской группой пользоваться им запретил, — совершенно «высадил» меня своим ответом комкор.

— Что, вообще? Но почему?

— Есть большое подозрение, что японцы слушают наши сообщения. Им несколько раз удавалось упредить наши войска без видимых причин, — утвердительно кивнув в ответ на первый вопрос, второй командующий авиагруппой пояснил более развернуто.

— А вы их шифровать не пробовали? Да и без того, что толку, например, если японцы слышат наших летчиков в бою? Когда упреждать уже поздно? Как же вы руководите воздушным боем? Как посылаете связные самолеты по трассе, над которой охотятся вражеские истребители? Да у вас же связи, в сухом остатке, ни вверх, ни вниз нет!!! Как такое в РККА вообще возможно! — на этот раз я не спрашивал, а откровенно ругался, давая выход переполнявшему меня негодованию, но Смушкевич стал оправдываться, хотя я этого и не ждал.

— С депешами в Читу посылаем СБ, японцы их не догоняют. С передовыми наземными постами у меня проводная связь. Как только противник появляется в небе, сразу поднимаем истребители на перехват. А в бою радио вообще бесполезно. Оно только на дизельных машинах хорошо работает, а у нас их нет. Бензиновые же моторы дают помехи, сквозь которые ничего не слышно. Летчики вообще снимают станции, облегчая машины.

— Знаете, товарищ комкор, я всегда критиковал маршала Ворошилова за непорядки в РККА, но то, что сейчас вижу, переходит все границы, которые только можно вообразить. Вы же ветеран, комкор! Не ожидал от вас такой никчемности…

— Вы забываетесь! Меня, летчиков авиагруппы!! Товарищ Сталин лично!!! — Смушкевич вновь закричал в голос, не в силах в крайнем возбуждении даже сформулировать свою мысль и внятно ее донести.

— Ну да, вероятно, он вас переоценил. Придется разочаровать его, рассказать, как вы здесь ведете дело, — я и сам уже от такой перспективы, от всего увиденного и услышанного, находился в полном расстройстве. — Надеюсь, хоть в моем деле вы сможете оказать необходимое содействие и не напортачить.

— Что вам надо? — по-деловому спросил Смушкевич, осознавая, что перед ним не «какой-то Любимов», а «тот самый капитан Любимов», который в силах исполнить обещанное и стараясь набрать очки.

— Перво-наперво, доставить пакет в Читу, в особый отдел. Во-вторых, обеспечить сохранность пленного, которого я притащил. Сейчас он в летном госпитале. Мне надо, чтобы он живым и говорящим оказался по ту сторону фронта. Много наших летчиков сбито над территорией, занятой японцами?

— СБ можем послать завтра же с утра. Сегодня вылетать уже поздно. А насчет сбитых, — тут комкор явно смутился, — доложу чуть позже. Надо в полках уточнить.

Я только покачал головой, имея в виду учет потерь и отсутствие всякого интереса к судьбе собственных пилотов, не говоря уже о службе эвакуации.

— Хорошо, по крайней мере, рапорт успею написать. Есть здесь у вас, где можно в тишине подумать? — согласился я, обращаясь с вопросом уже не к командующему, которого вновь требовательно позвал телефон, а к штабистам. Один из них вызвал лейтенанта Сомова и тихонько, чтобы я не слышал, что-то ему приказал. Летеха пригласил следовать за собой, но, буквально у соседней палатки, перепоручил старшине, который и отвел меня с стоящую невдалеке юрту. Зайдя внутрь, я в центре, как и положено, увидел очаг, но дальше у противоположной стены, на застланном войлоком полу, стояли два армейских набора «железная кровать — тумбочка — табурет», один из которых был обжит.

— Здесь располагайтесь, товарищ капитан. Соседом воентехника первого ранга будете, — без пиетета перед званием «прописал» меня видавший виды усатый сверхсрочник. — Разрешите идти?

— Не разрешаю, — не отпустил я. — Заберите пулемет. Принесите бумагу, конверт и прибор. Распорядитесь, чтобы у входа выкопали щель для укрытия от бомбежек. Вот теперь идите.

Через полчаса, вытащив тумбочку с табуретом на улицу и расположившись на них, я сочинял рапорт на имя наркома, наблюдая, между делом, как два красноармейца махают лопатами. Может, мой пример еще кого вразумит. А то у нас без синяков и шишек, набитых противником, ничего не делается. Ничего, повоюют, прочувствуют почем фунт лиха. У меня сейчас совсем другая проблема. Собирался в считанные дни в Москву попасть, а оно вон как получается. Пока ответ придет, пока японца обменяю, если нарком еще «добро» даст, а не прикажет его пристрелить. Похоже, придется мне тут обживаться надолго.

— Кхм, поужинать не хотите, товарищ капитан? — привлек мой внимание Смушкевич в конце дня, когда я все еще мучил бойцов, заставляя и показывая личным примером, как оборудовать убежище и маскировать его по всем правилам. В песчаном, осыпающемся грунте это было не очень-то легко. Приходилось исхитряться, укреплять его досками, добытыми из бомбовой тары.

— Не откажусь, товарищ комкор. Мы уже почти закончили, — оглядел я творение и своих, в том числе, рук. — Не хочу лезть с советами, но надо бы вам приказать щели на весь личный состав отрыть. Не ровен час, японец налетит. Воронки-то на поле не сами же собой появились? А уж технику рассредоточить и капониры для нее оборудовать — святое дело. Каждый самолет, сожженный противником на земле вне укрытия — акт вредительства и виновный подлежит строжайшему наказанию. Я бы таких в пехоту, в штрафные роты отправлял, раз летчиками быть не умеют. На земле закон простой: остановился — окопался. Хотя, тот полк, что я днем видел по пути к вам, в пример ставить грешно. У вас хоть какие-то единичные укрытия есть. А в пехоте вообще полные раздолбаи. Непонятно, как оружие им доверили.