В глубине ночи ливень в какой-то момент прекратился, а голоса певцов смолкли. Фонибхушон все в той же позе сидел у окна и глядел в непроглядную тьму, точно окутавшую весь мир. Ему представилось, будто перед ним раскрылись огромные, уходящие в небеса врата царства смерти; нужно только встать перед ними, закричать, позвать - и взору вновь предстанет то, что было потеряно навсегда. Разве не может на этой черной, как сажа, завесе вечности, на этом твердейшем пробном камне блеснуть золотой след утраченного счастья?.. Неожиданно размышления Фонибхушона прервал какой-то сухой, мерный стук, сопровождаемый позвякиванием металлических украшений. Казалось, этот звук поднимался по ступеням береговой лестницы.

Трепеща от возбуждения, Фонибхушон пытался пронзить тьму своим нетерпеливым взглядом - он вглядывался во мрак до боли в тяжело бьющемся сердце и полных страстного желания глазах, но ничего не мог различить. И чем больше он напрягал зрение, тем грознее сгущалась тьма, тем призрачнее становился мир. Природа, увидев непрошеного пришельца у входа в обитель смерти, торопливою рукой опустила еще один занавес перед его взором.

Поднявшись шаг за шагом на верхнюю ступеньку лестницы, звук двинулся по направлению к дому; затем, перед самым домом, остановился. В эту ночь сторож запер наружную дверь и ушел послушать праздничное пение. И вот на эту самую дверь посыпался град ударов, послышался звон женских украшений и стук каких-то твердых предметов. Фонибхушон не мог усидеть на месте. Пройдя через неосвещенные комнаты, он спустился по темной лестнице и подошел к двери. Она была заперта снаружи на замок. Фонибхушон что было силы начал колотить руками по двери и - от боли, а также от вызываемого им же шума - проснулся. Оказалось, что он во сне спустился с верхнего этажа. Тело его было покрыто испариной, руки и ноги - холодны, как лед, а сердце трепетало, подобно готовой угаснуть лампаде. Снаружи не доносилось ни единого незнакомого звука, только лил дождь, да сквозь его шум слышались голоса деревенских певцов, затянувших утреннюю песню.

Хотя все происшедшее было только сном, Фонибхушону оно казалось удивительно близким и реальным, и он подумал, что его уже почти ничто не отделяло от чудесного осуществления несбыточной мечты... А далекая мелодия песни да монотонный стук падающих дождевых капель шептали: "Само пробуждение - лишь сон, этот мир - нереален".

На следующий день тоже было гулянье и бродячая труппа опять давала представление. Сторож был отпущен, как и накануне, Фонибхушон приказал, чтобы наружная дверь была оставлена на всю ночь открытой.

- По случаю праздника пришло много чужого народа из разных мест, я не посмею оставить дверь открытой и уйти! - возразил сторож.

Но Фонибхушон не стал его слушать.

- Тогда я останусь на всю ночь я буду охранять дом, - заявил сторож.

- Нет, нет, - перебил его хозяин. - Тебе все-таки придется пойти на праздник.

И сторож, крайне удивленный, ушел.

Вечером, потушив в спальне свет, Фонибхушон сел у окна. Хмурые тучи, готовые обрушить на землю потоки дождя, закрывали небо. Безмолвие, наполненное ожиданием чего-то надвигающегося и неопределенного, окутало мир. В напряженной тишине слышалось лишь неугомонное кваканье лягушек да звуки далекого пения. Казалось, сам воздух был напоен странной таинственностью.

Поздней ночью умолкли лягушки и цикады, растаяли голоса мальчиков-певцов, и на ночную землю опустилась завеса еще более густого мрака. "Время пришло", - подумал Фонибхушон.

Как и в первый раз, со стороны береговой лестницы послышался сухой стук и металлическое позвякивание. Но Фонибхушон не смотрел в ту сторону: он боялся, как бы его жадное нетерпение и страстный порыв не сделали напрасным его ожидание, как бы сила могучего стремления не подавила в нем способности владеть собой. Напрягая все силы, чтобы сдержать себя, Фонибхушон неподвижно, словно деревянное изваяние, застыл у окна.

Сегодня звук побрякивающих украшений, шаг за шагом пройдя расстояние, отделявшее его от дома, проник в незапертую дверь. Затем стало слышно, как он поднимается круг за кругом по винтовой лестнице, ведущей во внутренние покои. Фонибхушону стало очень трудно владеть собой; грудь его вздымалась и падала, как челн, застигнутый бурей, горло свела судорога. Звук, поднявшись по лестнице, медленно двинулся вдоль веранды и стал приближаться к комнатам. Наконец, когда он достиг как раз той двери, за которой находился ожидающий Фонибхушон, постукивание прекратилось. Теперь осталось лишь пересечь порог...

Фонибхушон не мог больше сдерживаться. Неистовое возбуждение, кипевшее в нем, мгновенно, со страшной силой прорвалось наружу, исторгнув из груди рыдающий вопль:

- Мони!

С быстротой молнии вскочил он со стула и вдруг... проснулся. Фонибхушон увидел, что стекла в комнате еще все дрожат от вырвавшегося у него крика. А снаружи доносилось все то же кваканье лягушек да самозабвенное пение мальчиков из актерской труппы.

Фонибхушон с силой ударил себя по лбу.

На следующий день праздничное гулянье окончилось. Ушли бродячие актеры и ярмарочные торговцы. Но Фонибхушон приказал, чтобы и на этот раз с наступлением вечера в доме, кроме него самого, никого не оставалось. Весь день Фонибхушон постился, и слуги решили, что их хозяин собирается совершать какие-то магические обряды.

Вечером Фонибхушон снова сел у окна. На этот раз облака кое-где прорвались, и на очистившихся прогалинах сквозь прозрачный, омытый дождем воздух необычно ярко сияли звезды. Луны не было - в десятый день после полнолуния месяца шраван она восходит поздно. Так как празднество окончилось, на поднявшейся после дождя реке не виднелось ни одной лодки. Утомленное селение, бодрствовавшее в течение двух праздничных ночей, впало в глубокий сон.

Фонибхушон сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на звезды. Он вспоминал то время, когда ему было девятнадцать лет и он учился в одном из колледжей Калькутты. Однажды он лежал на траве, подложив руки под голову, на берегу круглого пруда и вот так же, как сейчас, смотрел на эти вечные звезды; он думал о том, что в доме его тестя - в этом самом доме у реки в уединенной комнате находится Мони. И перед ним возникало ее юное, нежное лицо - такое же прекрасное, как и двенадцать лет спустя. Как сладостна была тогда даже разлука! Мерцание звезд, попадая в такт с радостным трепетом юного влюбленного сердца, заставляло его звучать удивительной песнью весны, исполненной гармонии и ритма. А сегодня те же самые звезды казались Фонибхушону стихами из "Мохамудгары" ["Мохамудгара" - одно из сочинений индийского философа Шанкарачарьи (ок. 800 г.н.э.)], начертанными пламенем по небосводу. Они говорили: "Как призрачен этот мир!"

Постепенно, одна за другой, звезды стали гаснуть и в конце концов исчезли совсем. Непроглядная тьма спустилась с небес, навстречу ей с земли поднялась другая тьма, и тогда эти две тьмы сомкнулись, будто веки гигантского глаза.

Сегодня Фонибхушон был спокоен. Он не сомневался, что на этот раз достигнет, наконец, желанной цели и смерть раскроет свою тайну перед ее усердным поклонником.

Тот же самый звук, что и накануне, поднялся из вод реки и пошел по ступеням береговой лестницы. Фонибхушон сидел с закрытыми глазами: его ум, охваченный глубоким раздумьем, был тверд и спокоен. Звук проник через открытую дверь в переднюю, потом, круг за кругом, поднялся по винтовой лестнице, прошел вдоль длинной веранды - и, подойдя к двери спальни, на мгновение остановился.

Сердце Фонибхушона буйно забилось, тело затрепетало, но глаз он не открыл. Тем временем звук переступил порог и проник внутрь неосвещенной комнаты. Затем он стал передвигаться вдоль стен, задерживаясь около каждого из находившихся в спальне предметов; около вешалки, на которой висело аккуратно сложенное сари, у ниши, где стояла керосиновая лампа, у края трехногого столика, на котором стояла коробка с засохшим бетелем, около стеклянного шкафчика, наполненного разнообразными вещицами; наконец, он подошел очень близко к Фонибхушону и остановился.