Трибуны бесновались. На поле летел град банок, бутылок, подушек.

Вокруг меня суетились торрерос. Один из них вдруг поскользнулся на апельсиновой корке. В ту же секунду я уже был рядом. И поддел его. Он взлетел, как тряпичная кукла. Этого мерзавца я особенно ненавидел. Он был самый трусливый из всех.

Я хотел поддеть его еще раз, но тут кто-то вцепился мне в хвост и рванул на себя. Задние ноги у меня чуть не подломились. Я развернулся так быстро, как только смог. Но этот подонок успел отпустить хвост и теперь бежал к барьеру.

Я догнал его у щита. Еще мгновенье - и он бы ускользнул. Ему не хватило двух шагов. Я поддел его и бросил на щит. Он распластался - и я пригвоздил его рогами. Затем выдернул их, дал ему чуть-чуть сползти - и снова ударил.

Трибуны молчали. Я так понимаю, подобное они видели впервые.

Я повернулся.

Первого пикадора и лошадь уже убрали. Вторая отчаянно билась, пыталась встать и не могла - должно быть, у нее что-то было с ногами. Пикадора как раз поднимали с земли.

Его подняли, передали с рук на руки, и тут он страшно закричал. По трибунам пронесся шорох. Похоже, у него был сломан позвоночник.

В полной, неестественной для корриды тишине пропели трубы.

На арену вышли бандерильерос.

Они оба трусили - это было ясно. Но трибуны молчали. Торрерос вовсе не пытались отвлечь меня и жались к щитам. Но трибуны молчали. Кажется, всем было ясно, что коррида как зрелище кончилась. Сейчас на арене было место Смерти.

Бандерильерос закричали, призывая меня. Они очень трусили. Я пошел вперед.

Куадрилья снова вступила в игру. Но держалась поодаль, на расстоянии. Дерьмо наконец водворилось на положенное ему место.

Я двинулся к бандерильерос. Они стали расходиться. Я ждал, кто первым топнет ногой. Первым топнул правый.

Я рванул вправо. Я уже знал, что я сделаю. Я уже видел ужас на лице бандерильеро.

И тут мне ударило по глазам. Я замер. В голове метались искры.

Трибуны загудели - впервые за все последнее время. Загудели осуждающе.

Я открыл глаза. Это была бутылка из-под шампанского. Ее бросил кто-то из торрерос. Ничего другого от этого дерьма и нельзя было ожидать.

И вдруг меня вновь пронзило болью. Не той, старой, от ран пикадора, - к ней я вроде как уже привык. А новой. Я невольно шарахнулся. Меня ударило по бокам. В шее у меня торчали две бандерильи.

Этот мерзавец, бросивший их, убегал к борту. Удивительно быстро убегал. Мне его не догнать.

Я повернулся и пошел на второго. Правая задняя нога страшно болела.

Я специально бежал не очень быстро - чтобы суметь, если что, повернуть. Этот щенок стал обходить меня. Я чуть изменил направление. И увидел, что это его испугало. Он был молод. И, разумеется, не мог позволить себе бросить бандерильи издалека - как его напарник.

Он хотел все сделать так, как надо.

Я ударил его в грудь. Бандерильи даже не воткнулись. Я промчался по нему всеми копытами. Потом повернулся и сделал то же еще раз. Затем еще.

Мне не мешали. Коррида явно шла всмятку. Какие тут правила! Все было гораздо страшней.

Я отошел к середине арены. И закрыл глаза. Глаза нестерпимо болели. Я полуослеп от блеска солнца и песка. К тому же в глаза набилась пыль. Много пыли.

Болело все тело. Растравляя раны, болтались на шее бандерильи. Голова кружилась. Звенело в ушах. Арена, по-моему, покачивалась.

Я открыл на секунду глаза. Бандерильеро уносили. Похоже, он был мертв. Бедный мальчик. Я не питал к нему особой ненависти. Он сам виноват. Допускать такие промахи, как он - нельзя. Если бы он так страшно меня не испугался - он был бы жив. Бедный мальчик. С куда большим удовольствием я бы добрался до этого подонка - его напарника.

Песок набился в рот. Скрипел на зубах. Меня покачивало... Трибуны тихо и жутко гудели. Меня пошатывало...

Когда я снова открыл глаза - на арене уже был матадор.

Труб я однако не слышал. Или их не было?

Матадор медленно шел ко мне.

Я ждал.

Он остановился в шести-семи шагах - довольно далеко.

Я ждал.

Он тоже.

Я смотрел ему в лицо. Похоже было, что он несколько не в себе. По-моему, ему не нравился мой взгляд. Должно быть, глаза у меня были недостаточно бешеные. Впрочем, чепуха. По ним ничего нельзя было понять. Они слезились от набившегося песка. Эти кретины ничего не понимают. Они думают, что у быка глаза наливаются кровью от ярости. Какая там ярость! Посмотрел бы я на ваши глаза, если бы в них залетел чуть не килограмм песка.

Глаза слезились. Я плохо видел противника. Так всегда. Это еще одно его преимущество. Они работают только на дешевых трюках.

Я смотрел, смотрел сквозь резь в глазах. Матадор, расшитый золотом, терялся, терялся на фоне песка. Он блестел так же, как арена. Это был еще один нечестный прием. Они работают только на дешевых трюках.

Он взмахнул мулетой - точь-в-точь как все это дерьмо. Топнул ногой. Позвал меня. Еще потряс мулетой.

Господи, эти кретины верят, что меня бесит алый - кровавый - цвет мулеты. Этим кретинам невдомек, что я вообще не различаю цветов. Но поди докажи им это! Кровавый - и все тут! Серая, серая у него мулета... Очень мерзкая... Дергается, дергается, дергается - кажется, от этого дерганья сейчас вывернет...

Он подошел поближе. Теперь до него пять шагов. Его шагов. Он топает ногой. Черт, проклятый блеск! Проклятое солнце!

Я кинулся вперед. Этот гад уклонился.

Трибуны молчали.

Они еще не верили, что снова начинается обычная коррида.

Я рванулся назад.

И - снова он увернулся.

И вот тут трибуны взорвались. Взорвались аплодисментами.

Этот гад стал раскланиваться.

Можно подумать, было за что.

А все примитивно. Взятый с места разгон за пять шагов - человеческих шагов - не дает возможности изменить направление. Достаточно точно увидеть, куда бежит бык, и - увильнуть в сторону. Вот и все. Все примитивно. Эти сволочи работают только на дешевых трюках.

Я развернулся и снова кинулся в бой. Я знал, что и сейчас он пропустит меня. Так и вышло. Я еще раз скользнул рогами по мулете. Зацепившись за его камзол, вылетела теперь уже и вторая бандерилья. Зрители на трибунах бесновались.

Я отбежал достаточно далеко, чтобы суметь на этот раз все сделать по-другому. Я нагнул голову - и кинулся на него.