Враги Тома представляли собой в этот момент сплоченную силу, поэтому они позволили себе свободно высказать ему свое мнение. Они смеялись над ним и обзывали по-всякому: и трусом, и лгуном, и ябедой, и обещали в честь случившегося переименовать Чемберса в черномазого папашу Тома Дрисколла и раззвонить по всему городу, что Том вторично родился на свет - на сей раз при содействии негра. Эти насмешки окончательно взбесили Тома, и он заорал:

- Трахни их как следует, Чемберс! Слышишь! Чего стоишь, руки сложил?

Чемберс попробовал образумить его:

- Мистер Том, их ведь вон сколько, их тут...

- Слышишь, что я говорю?

- Пожалуйста, мистер Том, не заставляйте меня! Их тут столько, что...

Том прыгнул на него и несколько раз ударил перочинным ножом. Хорошо, что подбежали ребята, оттащили его и помогли окровавленному Чемберсу скрыться. Он был сильно изранен, но, к счастью, не очень опасно. Будь лезвие ножа чуть-чуть длиннее, на том бы жизнь Чемберса и кончилась.

Кормилицу Рокси Том давно приучил "знать свое место". Прошли те дни, когда она осмеливалась погладить мальчика по голове или сказать ему что-нибудь ласковое. Тому было тошно принимать эти знаки внимания от "черномазой", и он приказал Рокси соблюдать дистанцию и помнить, кто она. Рокси видела, как совсем чужим становится ее дорогой сыночек, как эта деталь его биографии исчезает и остается лишь хозяин, хозяин жестокий и требовательный. Рокси чувствовала себя поверженной с гордых высот материнства в мрачную пучину неприкрытого рабства. Между нею и ее ребенком разверзлась глубокая пропасть. Она была всего лишь нужной вещью, имуществом хозяина, собакой хозяина, пресмыкающейся, жалкой и беспомощной рабыней, покорной жертвой его вздорного характера, его злобной натуры.

Бывало, что, несмотря на усталость, Рокси целую ночь не могла уснуть; она кипела гневом после всего, что ей приходилось вынести от сыночка за день.

- Он меня ударил, - сердито бормотала она, - а чем я была виновата? На глазах у всех дал мне затрещину. И вечно он мне кричит: "Черномазая баба, шлюха!" Как только не обзывает, а ведь я сил для него не жалею! Господи, я так для него старалась, подняла его так высоко - и вот мне за то награда!

Подчас его жестокость так больно жалила сердце Рокси, что она начинала придумывать планы мести и представлять себе картины разоблачения Тома как самозванца и раба, но торжество ее тут же сменялось страхом: она сделала его слишком сильным, - теперь иди докажи! А за такое дело могут, чего доброго, продать в низовья реки! Итак, ее планы оставались неосуществленными, она отбрасывала их, кляня свою судьбу и себя самое за то, что в тот роковой сентябрьский день сглупила, не обеспечив себя свидетелем, на случай если бы ей захотелось насытить мщением свою душу.

Но все же, когда в редкие минуты Том обращался с ней хорошо и ласково, раны Рокси затягивались, и она чувствовала себя счастливой и преисполнялась гордости за своего сына - сына рабыни, властвующего над белыми и осуществляющего месть за их злодеяния против ее народа.

В эту осень - осень 1845 года - городок Пристань Доусона похоронил двух своих именитых граждан: сперва скончался полковник Сесиль Барли Эссекс, а вслед за ним - Перси Дрисколл.

На смертном одре Дрисколл отпустил Рокси на волю, а своего возлюбленного мнимого отпрыска отдал под опеку брата-судьи и его супруги. Бездетная чета была рада этому ребенку. Бездетным всякий ребенок понравится.

За месяц до кончины брата судья Дрисколл тайным образом купил у него Чемберса. Он узнал, что Том старается убедить отца продать парнишку в низовья реки, и хотел предупредить скандал, ибо местное общественное мнение не одобряло таких мер по отношению к домашним слугам, если те провинились по пустякам или вообще ни в чем не провинились.

Перси Дрисколл свел себя в могилу, стремясь поправить дела, пошатнувшиеся в результате неудачной земельной спекуляции. А сразу же после его смерти кончился и земельный ажиотаж, и юный наследник Перси Дрисколла, счастливчик, которому еще недавно весь город завидовал, превратился в нищего. Но это было не страшно: дядюшка пообещал оставить ему после смерти все свое состояние, и Том утешился.

Зато Рокси очутилась без крова; и вот она решила распрощаться со своими друзьями и повидать белый свет, иными словами - наняться горничной на пароход, что для негритянки считалось вершиной счастья.

Последний, к кому она пришла с прощальным визитом, был великан негр Джеспер. Он в это время рубил дрова, заготавливая их на зиму для Простофили Вильсона.

В момент ее прихода Вильсон стоял возле Джеспера, болтая с ним о чем-то. Он спросил Рокси, сумеет ли она, поступив на пароход, перенести разлуку со своими питомцами, и в шутку предложил ей сделать на память копии отпечатков их пальцев - от младенческого возраста до двенадцати лет. Рокси испуганно насторожилась: уж не заподозрил ли он чего-нибудь? Потом ответила, что нет, пожалуй, не стоит. Вильсон же подумал: "Это капля негритянской крови делает ее суеверной; она боится дьявола, ей кажется, что в моих стеклышках таится колдовство, - ведь таскала же она с собой старую подкову, когда приходила ко мне! А может, подкова оказывалась у нее случайно? Да нет, наверное, не случайно!"

ГЛАВА V

БЛИЗНЕЦЫ ПРОИЗВОДЯТ СЕНСАЦИЮ В ГОРОДЕ

Воспитание - это все. Персик в прошлом был

горьким миндалем; цветная капуста - не что иное,

как обыкновенная капуста с высшим образованием.

Календарь Простофили Вильсона

Замечание доктора Болдуина относительно

выскочек: "Мы не желаем есть поганки, которые мнят

себя трюфелями".

Календарь Простофили Вильсона

В течение двух лет миссис Йорк Дрисколл наслаждалась ниспосланным ей свыше даром в виде племянника Тома, и хотя чувство ее нет-нет и бывало омрачено, тем не менее она наслаждалась. Но вот она умерла, и овдовевший супруг и его бездетная сестра миссис Прэтт продолжали наслаждаться им в той же степени. Мальчишку нежили и баловали, позволяя ему делать все, что он хотел, - если не все, то почти все. Так продолжалось, пока ему не исполнилось девятнадцать лет, и тогда его послали учиться в Йельский университет. Для пребывания в университете Том был снабжен великолепным гардеробом, но, помимо этого, решительно ничем там не блистал. Пробыв в Йеле два года, он перестал штурмовать науки и вернулся домой. Впрочем, он значительно отшлифовал свои манеры: исчезли грубость и резкость, он стал довольно вежлив и даже изыскан в обращении, в речи его появилась тонкая, а иногда и довольно явственная ирония, с помощью которой он легонько покалывал собеседника, но с таким добродушным и рассеянным видом, что это уберегало его от неприятностей. Ленив он был по-прежнему и не проявлял заметного рвения заняться каким-либо делом. Посему знакомые сделали вывод, что он предпочитает сидеть на шее дядюшки в ожидании того дня, когда сам станет хозяином. В Йеле Том пристрастился к вину и картам, и свою первую страсть он проявлял открыто, а вторую скрывал, зная, что дядюшка этого терпеть не может.

У местной молодежи университетский лоск Тома не вызывал восторга. Было бы еще полбеды, если бы дело ограничивалось одними манерами, но Том носил перчатки, - а уж с таким-то оскорблением никто мириться не желал и действительно не мирился, в результате чего Том оставался по большей части в одиночестве. Среди привезенных им костюмов был один, какие носили в больших городах восточных штатов, он был столь изысканного фасона и покроя, что вызвал общий гнев: все сочли это оскорблением нравственности. Но юному Дрисколлу, наоборот, нравилось дразнить людей: весь первый день он разгуливал в таком виде по городу и был счастлив. В тот же вечер местные молодые люди засадили за работу портного, и когда на следующее утро Том снова вышел из дому, он заметил, что следом за ним ковыляет наряженный в карикатурный костюм из ярчайшего ситца старый хромой негр-звонарь и старается изо всех сил подражать его изысканным городским манерам.