Когда неделю назад стало известно, что Андрея освободили, мнения разделились. Одни считали, что Акула — прозвище прилипло к Андрею давно, в самом начале милицейской службы, — вернется на работу и задаст своим врагам хорошую «ответку». Другие, которых было большинство, склонялись к мысли, что времена графа Монте-Кристо канули в Лету. Предполагалось, что Акулов не станет нападать на ветряные мельницы, отгуляет положенный длительный отпуск, дождется, пока уголовное дело в отношении него прекратят, и уволится к чертовой матери, предварительно вытребовав у МВД зарплату за время отсидки.

Достоверно было известно одно: решение суда вызвало приступ мигрени и у Сиволапова, и у некоторых других руководителей, повязанных с вороватым полковником общими делами.

— Нет, возражений у меня нет, — ответил Волгин, хотя внутренне и сомневался: ему казалось, что человек, только что освобожденный из тюрьмы, больше озабочен личными проблемами, чем повышением раскрываемости.

— Тогда иди, встречай. Он сейчас в отделе кадров ксиву получает, — Катышев многозначительно ухмыльнулся, и Сергеи вспомнил, что, по слухам, начальник УР «ставит на красное» — то есть на то, что Акулов устроит своим обидчикам легкую варфоломеевскую ночь.

. Андрей появился через час с небольшим. Энергично вошел в кабинет, поздоровался и, с одобрением оглядев обстановку, сказал:

— Будем, значит, воевать вместе. Если не возражаешь, я свой стол вот здесь поставлю. Только надо еще найти, где его можно украсть — у старшины, как всегда, ничего нет.

— Старшина как всегда жмотится, — возразил Волгин, но Акулов, присаживаясь на подоконник,покачал головой:

— Ничего подобного, я сам его каптерку облазил — действительно, пусто.

Волгин отметил, что Акулов мало изменился. Похудел, конечно, да и черты лица, и взгляд стали острее, жестче, — но все это можно заметить, только если знаешь, где он побывал, и разглядываешь предвзято. Среднего роста, худощавый, резкий в движениях — он выглядел моложе своих тридцати лет и напоминал боксера, не так давно оставившего ринг, пристроившегося, через друзей, в какой-то бизнес, но не привыкшего еще к спокойной жизни, неосознавшего, что теперь он зарабатывает продажей порошков и кошачьего корма, и много будет у него в жизни хорошего, но запах спортзала и радость побед остались уже в прошлом.

Об арестантском прошлом Акулова напоминали только нездоровый цвет лица и прическа — светло-русые жесткие волосы были острижены почти под «ноль».

— Я думал, ты возьмешь отпуск, — сказал Волгин.

— Я тоже так думал, совсем недавно. Но кое-что изменилось. Да и с делом моим надо разобраться — оно ведь еще не закрыто.

Из кармана новенькой джинсовой куртки Андрей вынул пачку «беломора», продул папиросу и, прежде чем закурить, усмехнулся:

— Не обращай внимание, это не тюремный шик. Просто с деньгами небольшие проблемы. Мама с сестренкой содержат — а я к такому не привык. , Кинь зажигалку. Спасибо! И еще, давай сразу условимся: не надо мне делать никаких скидок, договорились? Больше всего ненавижу, когда меня жалеть начинают. Я сам пришел на работу, никто меня не заставлял, значит, станем пахать по-настоящему. Мне так проще будет втянуться… и человеком себя снова почувствовать. Катышев мне кое-что объяснил, но я всегда лучше воспринимаю визуально, чем на слух. Дай бумаги посмотреть…

Для того, чтобы изучить четыре ОПД, в том числе и заведенное позавчера «по Бондареву», Акулову понадобилось совсем немного времени. «Голубое дело» он пролистал с ухмылкой, сразу ухватив, что большинство документов к убийству не относятся:

— Перед проверкой извращался?

— Был грех…— Волгин старался не буравить коллегу пристальным взглядом, рассудив, что любое, хоть чуть-чуть назойливое внимание будет его сейчас раздражать, но не мог не отметить азарта, с которым Акулов приступил к работе. Сидя на подоконнике, покачивая ногой и дымя папиросой, он выглядел на удивление собранным и целеустремленным. Волгин даже слегка устыдился: с самого утра он кропал справку по результатам поиска свидетелей и не продвинулся дальше второго абзаца. Бумага казалась некачественной, стержень одноразовой ручки царапал и плевался попеременно, да и вообще, обстановка в залитом ярким солнечным светом, прокуренном кабинете не располагала к канцелярской работе.

— Тебе когда в отпуск? — внезапно спросил Акулов, отвлекаясь от чтения. Волгин вздрогнул:

— Я что, похож на выжатый лимон? В декабре. — Любишь холодную водку?

— Ненавижу потных женщин.

От последней фразы Акулов почему-то нахмурился и, ничего не ответив, склонил голову над ОПД.

Перевернув последнюю страницу, он вздохнул и произнес издевательским тоном, озвучивая прокурорскую рекомендацию:

— Да, Сергей Сергеич, надо срочно активизировать работу по делу! Вот, например, американские копы очень любят внедряться. Может, нам тоже этим заняться?

— Ты можешь говорить прозой?

— Да уж куда прозаичнее! Оденемся в тряпье, хлобыстнем «красной шапочки» и будем валяться в собственной блевотине, дожидаясь, пока нас отоварят. По-моему, очень перспективный вариант. Н-да… Стало быть, мадам Бондарева грешит на бандитов?

— У меня в РУБОПе есть знакомый, который занимается этой группировкой. У него какая-то гeниальная идея возникла, он позавчера звонил, грозился, что со дня на день появится информация.

— Сомневаюсь я что-то… Как ты смотришь на то, чтобы куда-нибудь прогуляться и перекусить?

Волгин согласился, хотя голода не испытывал. Попытку расплатиться за двоих Акулов пресек в зародыше, взял большую порцию пельменей и с легким вздохом убрал в карман рубашки два последних червонца.

С едой он расправился значительно быстрее Волгина, хотя пересказал при этом несколько тюремных баек и усиленно косился на студенток за столиком у входа. Промокнув губы салфеткой, сложил из нее кораблик, бросил на идеально чистую тарелку и, дождавшись, пока Волгин допьет компот, поднялся:

— Дернули?

Во дворе РУВД он остановился и показал на белый «ниссан-алмера»:

— Это сиволаповская тачка?

— Записана на его сына. Хочешь взорвать?