Но время для такого открытия еще не настало.

Луч солнца, ворвавшись в узкое оконце, прорубленное в толстых каменных стенах, зажег на своем пути тысячами крохотных искорок пыль, повисшую в воздухе.

Сразу повеселело в мрачной, придавленной тяжелыми сводами каморке. Солнечный луч вырвал из полумрака огромный крест, висящий в углу, заиграл на металлических застежках переплета большой библии. Все здесь, даже узкая железная койка, вделанная в стену, свидетельствует о том, что мы находимся в келье старого монастыря.

Но как попали в келью монаха древние рукописные свитки, которые навалены на столе? Почему здесь так много книг в толстых переплетах из свиной кожи? Зачем монаху сосуды из обожженной глины такой разнообразной и причудливой формы? И что это кипит в реторте, стоящей на железном треножнике, под которым тлеют голубым пламенем древесные угли?

А вот и монах. На нем длиннополая одежда из грубого сукна, подпоясанная веревкой; он склонился над какой-то рукописной книгой.

Долго сидит монах, вчитываясь в каждое слово, потом встает, тщательно смешивает в ступке два каких-то порошка и высыпает их в сосуд с кипящей жидкостью. И тотчас же вспышка ярко-алого пламени озаряет все вокруг, и клубы густого белого едкого дыма заволакивают убогую келью.

Что же это за монах, который занимается химическими опытами, вместо того чтобы прилежно изучать священное писание?

Его имя Афанасий Кирхер. Монах иезуитского ордена, он осмелился нарушить заветы отцов церкви и превратил монастырскую келью в научную лабораторию.

И он уже не одинок, этот монах, в своем увлечении наукой.

Наука проклята, стремление к знанию объявлено греховным. А наука нашла приют в тех самых монастырях, которые были центром борьбы против науки и знания.

Ведь монастыри долгое время были средоточием наиболее грамотных для своего времени людей. Монахи всю жизнь усердно работали над переписыванием и толкованием священных книг. Но в монастырях хранились не только священные книги. Здесь можно было отыскать и творения древних мудрецов и писателей — случайно сохранившиеся полуистлевшие свитки. И находятся монахи, которые внимательно читают эти рукописи, изучают их и переписывают, чтобы сохранить для потомства. А бывают и такие, что добавляют кое-что и от себя. Это «кое-что» никак не согласуется с библией и поэтому пишется в глубокой тайне.

Проходит век за веком, и вот уже английский монах Роджер Бэкон пишет большой труд, в котором утверждает, что истинное знание должно основываться на опыте, что наука призвана победить невежество и повести человечество к счастью. Это было в XIII веке.

А еще через двести лет польский монах Николай Коперник издает свою знаменитую книгу, где излагает новую систему мира, в которой Земля уже не центр Вселенной, а только одна из планет, обращающихся вокруг Солнца. Ведь так учили и древние мудрецы. Но то, что у них было лишь гениальной догадкой, Коперник доказывает математически и неопровержимо.

Книга Коперника запрещена церковью. Однако свет знания разгорается все ярче, поднимается над высокими стенами монастырей, разливается по миру.

Люди начинают понимать пользу образования. Дети учатся уже не только в духовных школах. Появляются светские школы и университеты. И с кафедр университетов в Париже и Лондоне, в Праге и Венеции звучат страстные лекции последователя Коперника, итальянского монаха Джордано Бруно. Он идет дальше своего учителя и говорит о бесконечной Вселенной, в которой носятся бесчисленные обитаемые миры.

Но что останется от библейского учения, если признать, что Земля — только небольшая планета в беспредельном мире? Всем становится ясно, что наука рушит устои религии. И лучше всех это понимают сами церковники. Они преследуют Джордано Бруно, заключают его в тюрьму, много лет пытают, добиваясь, чтобы он отрекся от своего учения. Но Бруно непреклонен, он не хочет отречься от истины. И тогда его сжигают живым на костре.

Свет от костра, на котором умер Джордано Бруно, только еще шире разнес по миру его идеи. Стремление к знанию уже не погасить. Растет число людей, посвятивших себя науке. Правда, многие из страха перед костром уверяют, что сами не верят в то, что доказывают. Наука вынуждена пока маскироваться, рядиться в монашескую рясу.

И горе неосторожным!

В 1553 году в городе Женеве, в Швейцарии, запылал костер, на котором погиб ученый-естествоиспытатель Мигель Сервет. Он открыл малый круг кровообращения и написал об этом книгу, но позволил себе при этом непозволительно отозваться об отцах церкви.

В те же годы церковь жестоко преследовала великого врача Везалия только за то, что он утверждал, что у мужчин и женщин имеется по двадцать четыре ребра.

В чем же состояла вина Везалия? Да только в том, что сведения, добытые им в результате исследования организма человека, противоречили священному писанию. Ведь, по библейской легенде, бог создал первых людей не одновременно. Сначала Адама, а уже потом из его ребра Еву. А раз так, говорили богословы, мужчина должен иметь не двадцать четыре, а двадцать три ребра.

Везалий, видимо, должен был не верить собственным глазам и утверждать противное разуму, лишь бы не погрешить против библейской легенды.

Все это было в прошлом.

Но разве при жизни Кирхера церковь стала более мягкой к своим противникам? Ведь и ему приходится работать под постоянной угрозой преследования со стороны духовных властей.

Афанасий Кирхер преподавал математику во французском городе Авиньоне, изучал историю и географию древнего Египта и древней Италии. Но самым любимым занятием его было исследование живой природы.

Глубоко интересовался Кирхер медициной, пытался проникнуть в тайну болезней. Эти свои занятия он тщательно оберегал от взоров любопытных. Ведь он родился в 1601 году, ровно через год после сожжения Джордано Бруно.

Хорошо помнит Кирхер и плачевную участь великого итальянского ученого Галилео Галилея. Он упорно отстаивал учение Коперника, доказывал вращение Земли, усовершенствовал подзорную трубу и увидел горы на Луне и пятна на Солнце. И что же? В 1633 году, после длительного тюремного заключения, Галилей вынужден был отречься от своего учения. Афанасию Кирхеру тогда было тридцать два года.

А судьба голландского врача Ван-Гельмонта? Он все еще томится в темнице только за то, что посмел отрицать возможность чудесных исцелений.

Так сурово поступали даже с учеными, не дававшими монашеских обетов. Тем более веские причины соблюдать осторожность были у монаха-ученого Кирхера. В глубокой тайне проводит он свои научные опыты, в обложках церковных книг скрывает копии запрещенных рукописей древних мудрецов, Коперника и Сервета, Бруно и Везалия.

Много, очень много читает любознательный монах. А читать приходится в полутемной келье, при тусклом, колеблющемся свете лампады. От постоянного напряжения слабеет зрение — все труднее разбирать мелкий текст, все чаще сливаются перед глазами затейливые завитки рукописных букв. А между тем, как важно видеть, и хорошо видеть!

Тогда, чтобы помочь усталым глазам, Кирхер приобретает «мудрые стекла». Во времена Кирхера это уже не новость. «Мудрые стекла», как называли тогда очки, уже немало лет верно служат человеку. Кто их придумал, неизвестно, но появились они еще в конце XIII века.

Одни родиной очков считают Италию, другие — немецкий город Нюрнберг, откуда шли по свету карандаши, карманные часы и оловянные солдатики. Нюрнбергским шлифовальщикам драгоценных камней и стекол самим доводилось пользоваться древним способом чтения очень мелкого письма. Способ этот заключался в том, что между текстом и глазами ставили круглый графин с чистой водой. Буквы сквозь такой графин казались более крупными.

И вот кто-то заметил, что таким же свойством обладают выпуклые стекла. Мелкий текст стали разбирать с помощью увеличительного стекла, или лупы.