(О, — сам собой восхищаюсь, — насобачился за годик интервью-то давать: аки по-писаному…)

— В Россию отъезд?

— Видишь… Засада в том, что в Россию мне совершенно не хочется. По другим причинам. Мне совершенно не нравится то, что там сейчас происходит. Откровенное, жлобское затыкание ртов. Слишком явное уподобление тому, что слишком хорошо памятно и слишком сильно воняет. Очередное обледенение. Через “я” в первой гласной… Там, по-моему, происходит точно такое же сокращение поля свободы, как здесь — сокращение поля творческой самореализации. И результат — опять же для меня — мне кажется примерно одинаковым…

…Фотка под стеклом в подсвеченной нише, черно-белый панорамный триумф воли в духе Лени Риффеншталь, — оригинал. И два летчицких кортика в ножнах, обрамляющие ее, — тоже настоящие, раритетные даже, кажись. Багряные вымпелы-стяги — имперское наследие… А вот бюстики бронзовые, плоскоглазые отцы-вожди-кормчие по углам — подъебка, новодел. Сталин и Мао слушают нас… Адольф с челкой. Путин, между прочим, тоже был, но его какой-то копперфильд идущий вместе исхитрился недавно умыкнуть… Стены — в коричнево-зеленых камуфляжных разводах.

Этот бункер на углу Вагнера и Глезнотаю, где я треплюсь Вене на диктофон, клуб Austrumu robeћa[2] , своим пародийно-тоталитарным дизайном страшно, говорят, нравится новым богемным лабусам. А когда здесь идут “Три сестры” (камерная такая диковина: три модных молодых латышских актрисы поют русские песни — от романсов до “Вот пуля пролетела…”) — билеты вообще заказывают за полмесяца.

Венька, кстати, вписывается в антураж на ять. Верность милитарному стилю он сохранил со времен оперативно-конвойного своего полка внутренних войск, только скорректировал под амплуа ди-джея Вениамина. Получился такой забритый в армаду рыжий еж-неформал: егерские боты, куртка-пилотка, брезентовые шаровары, очочки и в ухе серьга…

Надо сказать, работы по прямой диджейской специализации — в живом эфире — у Вени ощутимо поубавилось: сейчас, кажется, и вовсе остался один “Трамвай «Желание»”, где его авторской роли ноль — там песни по звонкам слушателей ставят… А авторскую его программу — из рок-классики и альтернативы — на “Пике” прикрыли. Впрочем, на сей момент авторских программ не осталось, по-моему, ни на одной из латвийских ФМ-станций. Но даже на фоне прочих Венина передачка отличалась, скажем так, малым демократизмом. Не то чтобы рыжий был фанат исключительно “мяса”, максимально забойного тяжеляка, или там “ржавого пунка” — отнюдь. Но он пурист. Поборник чистоты жанров. Уж на что я далек в своих предпочтениях от попсы любого рода, но его пуризм сверхмерен даже для меня. Даже мою любовь к “Раммштайну” и Мэрилину Мэнсону Веня полагает противоестественной.

(“Безалкогольное пиво — первый шаг к резиновой женщине!” — отрубает Веня. “Че ты гонишь? — не соглашаюсь. — Драйв — налицо. Фантазия. Провокация — и неглупая, между прочим…” — “Так вот тем хуже! — подскакивает Веня на стуле. — Тем, что они такие драйвовые! Тем незаметнее подмена! Потому что снаружи вроде все то же самое… музон — плотненький, тяжеленький… скандалов — море… Только суть — прямо противоположная. Это — ПРОЕКТЫ: и «Раммштайн» твой, и Мэнсон. Это — ПРОДУКТЫ. Изначально сварганенные под имеющийся спрос. А что спрос — на альтернативу, так результат — тем более вопиющая лажа. По определению. Да! Я знаю, что в условиях нашего долбаного потребительского мира любая альтернатива очень быстро превращается в товар. Но раньше она хотя бы появлялась: САМА — и все-таки как альтернатива. Как, извиняюсь, протест. И, между прочим, то, что «Секс Пистолз» распались через три года после создания, а Кобейн прострелил себе чайник через несколько лет мировой славы — тоже о чем-то говорит… Только теперь никто не будет ни стреляться, ни от овердозы загибаться. Потому что для нынешних так называемых «альтернативщиков» протест — не реакция организма, а бизнес. А сделав к резиновой бабе первый шаг, потом не остановишься. Твои «Раммштайны» — даже они уже продукт предыдущей эпохи. А «альтернативщиков» самых новых — ты сам-то слушать можешь?… Вот именно. Потому что это даже не резиновая женщина. Это уже мыльный пузырь…”)

Но сегодня рыжий не буянит — он, естественно, тоже уже в курсе и про Санни, и про наши с ней посиделки (кто про это, интересно, еще не в курсах?…). Так что он непривычно для себя немногословен — выжидательно-предупредителен.

— Я ж, — обеими руками сыплет одновременно соль и перец в “блади Мэри”, — ее видел буквально дня четыре назад, Сашку… В “Петите” был, в кабаке у них внизу встретились, поговорили… Она так вроде в хорошем настроении была… Про тебя, кстати, спрашивала…

— Про меня?

— Ну, типа, не знаю ли я, как у Дэна дела, чем Дэн сейчас занимается… — Веня барабанит пальцами по обоим бокам стакана, глядя на содержимое в некоем затруднении. — Н-ну… Мы тогда, если честно, — быстрый взгляд исподлобья, поверх очков (смущенный?), — тебе вообще-то все кости перемыли…

— Да?

— Не, ничего такого… Хм… Ты извини, Динь… — Никогда не видел, чтоб рыжий так мялся: даже нос, сукин сын, чешет. — Тут все эти дела… Ну, в общем, наверное, лучше тебе все-таки знать… Короче, обсуждение твоей персоны тогда она, Саша, начала… Я еще удивился — чего, думаю, Диня вдруг ей дался…

— Ну и? — Ничего не понимаю.

— Да ничего… Ну, потрепались о тебе… вполне, в итоге, в комплиментарном тоне… И все.

— Ну-ну. Странно.

Направо уходил светло-серый пустой длинный коридор с шестью рядами почтовых ящиков какого-то пожарного — ярко-алого с крупными белыми цифрами — вида по правой же стене. Я зачем-то внимательно посмотрел туда, толкнул две — подряд — стеклянных двери, вышел на крыльцо “Элияс Проектса” (пятиэтажного, советской еще постройки, офисного муравейника, где сидит большая часть негосударственных наших телевизионщиков и где частенько монтируюсь я), тормознул. За время, что меня улыбчиво соблазняли блестящим телебудущим, с неба принялись садить крупные отвесные хлопья, сплошной Кристмас. Вытянув из кармана “пидорку”, я с переборной тщательностью раскатал ее по самые мочки, не в силах решить: считать ли мне себя оскорбленным произошедшим в последние полтора часа. Самое ведь забавное (самое оскорбительное!) — что никому из трех обрабатывавших меня милых, симпатичных, азартных ребят и в голову-то не могло прийти: предлагая мне все это, они дают понять, что держат меня за полное стопроцентное говно.