Вот и пришел конец моим подводным дерзаниям. Я был словно оглушен, говорил и действовал как автомат. Во рту держался отвратительный вкус, который я ощутил в начале той роковой десятой минуты. Вправе ли я подвергать риску людей ради старинных сосудов? Ответ может быть только один: «Нет» Я сидел совершенно разбитый. Надо свертывать экспедицию, но меня сковала апатия. Принесли телеграмму. Я машинально развернул голубой бланк. Пришлось прочесть дважды, прежде чем до меня дошел смысл.

Я передал телеграмму Симоне. Никто из нас не сказал ни слова. Слова были излишни. Мы знали: будем продолжать.

Я отправил телеграмму Анри Бессону, прося его немедленно выехать. Он уже работал у Гран-Конглуэ по выходным дням и показал себя отличным подводным пловцом. У Бессона как раз начался месячный отпуск, когда до него дошла весть о гибели Сервенти, и этот мужественный человек немедленно предложил нам свою помощь. Его смелое решение спасло океанографические экспедиции «Калипсо».

На следующее утро «Леонор Фреснель» и «Калипсо» пошли к острову, чтобы воссоединить швартовую бочку с якорем. Протащив по дну острую кошку, мы поймали обрывок цепи. Он лежал на глубине двести сорок футов. Вода была холодная, и я надел гидрокостюм, который хоть и ограничивает подвижность пловца, но зато помогает сохранить тепло. Захватив с «Фреснеля» линь, я пошел вниз вдоль троса, на котором была укреплена кошка. Главное, не спешить и не перенапрягаться, помнить о глубине…

На полпути вниз несильное течение натянуло мой линь, и на глубине двухсот футов пришлось сильно дергать его, чтобы можно было продолжать погружение. Что-то они там, наверху, слишком медленно вытравливают. Вот она, якорная цепь, футах в ста от меня. Я пошел туда, подтягивая линь. На душе стало легко, должно быть, сказывалось глубинное опьянение.

Как ни старался я идти медленно, размеренно, дышать глубоко, энергия падала. А ведь я должен ее беречь… Сердце билось неровно, перед глазами мелькали картины: улыбающийся Сервенти, мертвый Сервенти. Я достиг цепи где-то посредине. От усталости ноги не слушались меня, и дальше я двигался, подтягиваясь руками. Задолго до цели силы иссякли. Я тщательно привязал линь за цепь, зажал рукой клапан выдоха в шлеме, напустил воздуха в костюм и пошел вверх, не чувствуя рук и ног. Выйдя из зоны глубинного опьянения, я с радостью подумал, что задача выполнена.

В пятидесяти пяти футах от поверхности я отпустил клапан выдоха и восстановил нулевую плавучесть. Дальше надо всплывать не спеша, чтобы не проскочить декомпрессионную метку на глубине десяти футов. Выждав десять кинут, я поднялся к поверхности. С борта «Фреснеля» на меня смотрел капитан Жан Жере.

— Мы выбрали твой линь, — сказал он, — но цепи не было, ничего не подняли.

Из последних сил я вскарабкался на «Калипсо».

— Честное слово, — заверил я Фалько, — узел был вполне надежный. Передай на «Фреснель», что я отдохну три часа, освобожусь от азота и снова пойду вниз.

Войдя в свою каюту, я повалился на койку. Симона орудовала утюгом. Она не стала задавать мне никаких вопросов, и я был ей благодарен за это. В полудреме я ворочался с боку на бок, пока не подошло время снова посыпаться тальком и влезть в гидрокостюм.

На этот раз я не стал тянуть линь сверху, а взял с собой бухту троса, триста футов. Привяжу за цепь и подам конец наверх. Теперь под водой было еще хуже; примерно на полпути я попал в сильное мутное течение. До цепи я добрался в состоянии экстаза и предельной усталости. Но у меня еще хватило злости сделать тройной узел и хорошенько подергать его для проверки. Кто-то прошептал: «Ты говорил, что не стоит рисковать жизнью ради старинного сосуда. А сам, мой милый, рискуешь из-за какого-то дрянного якоря!»

Я поддул воздуха в костюм и взлетел. «Леонор Фреснель» вытащил якорную цепь и поставил на место швартовую бочку. Калипсяне воспрянули духом. Пока я отдыхал, ко мне подошли Давсо и Бессон — им не терпелось совершить настоящее, хорошее погружение.

Весь декабрь вокруг острова бушевали штормы. Однажды ночью волны ворвались на платформу и смыли лебедку и стойку с воздушными баллонами. Борясь с прибоем, наши люди отстояли грузовую стрелу и рукав. А когда утихомирилось море, они подняли со дна лебедку и баллоны. Но хотя мы очень быстро залечивали раны, впредь нельзя было допускать таких перебоев. Мы построили более крепкую платформу подальше от воды, механизмы убрали в будку и укрепили на скале стальной трап, по которому можно было подняться на уступ в пятидесяти футах над морем. На этом уступе возник самый молодой поселок Франции — Порт-Калипсо. В Марселе нам удалось найти несколько списанных железных бараков, оставленных еще американцами после войны; с помощью военных инженеров мы сделали из этого материала дом, который выкрасили в желтый цвет. В этом доме разместилось пять коек и кухня-столовая с газовым холодильником. Благодаря заботам опекавшей нас Марсельской торговой палаты, у жителей острова была бесплатная радиотелефонная связь с Большой землей.

Островитяне соорудили каменную террасу и украсили ее амфорами. Они составили ежедневное расписание и всю зиму ныряли.

Наконец-то «Калипсо» освободилась от опасной связи с древним кораблем. Катера маячной службы забрасывали продукты и снаряжение в Порт-Калипсо, забирали оттуда археологический материал и время от времени привозили новую смену водолазов.

В шторм, глядя сверху, как о скалу разбиваются двадцатифутовые валы, калипсяне представляли себе, каково было команде древнего амфоровоза, когда он врезался в Гран-Конглуэ…

— Они были обречены с первой минуты, — говорили наши ребята. — На берег здесь не выбраться.

В заключение первого года раскопок «Калипсо» приготовилась везти на остров мощный компрессор, который должны были установить в машинной будке, чтобы подводные пловцы могли обслуживать рукав без посторонней помощи.

Только мы хотели выйти из Марселя, как новый шторм запер «Калипсо» в гавани. В сочельник мы устроили на борту праздничный ужин для команды и нескольких верных друзей, в числе которых был Ив Жире. В полночь Давсо выглянул на палубу и сообщил:

— Смотрите-ка, ветер стих.

Не успел я и рта раскрыть, как Жире воскликнул:

— Теперь я знаю, зачем ты нас пригласил! — Он показал на тяжелый компрессор. — Тебе понадобилась даровая рабочая сила.

Раздался дружный стон.

Мы пошли к Гран-Конглуэ, и уже через час участники рождественского пира собрались в свете прожекторов на кормовой палубе для схватки с компрессором. С палубы он перекочевал на скальную полку, оттуда его на следующий день подняли лебедкой в будку.

В канун Нового года я предложил островитянам отвезти их на Большую землю. Они ответили контрпредложением: привезти к ним в Порт-Калипсо родителей и невест! В украшенный цветами домик втиснулось двадцать человек. В самый разгар праздника Пьер Лабан воскликнул:

— Нырнем, поднимем первую амфору 1953 года!

Он и Кьензи надели гидрокостюмы и ровно в полночь нырнули в студеную воду. Сквозь черную толщу едва пробивался зеленоватый свет их фонариков. Приветствуемые тостами и возгласами ободрения, друзья подняли отличную амфору.

…Когда мы пробились ко второму ярусу палубного груза, он оказался очень плотно сбитым, и работа сразу замедлилась. Корабль лежал с креном на левый борт, и здесь амфоры особенно крепко держали друг друга. Пришлось нам с другого конца пробиваться к затору в средней части судна. Мы сосредоточили все усилия на корме, которая лежала выше. В несколько дней углубились в трюм и подняли три слоя амфор. А под ними рукав вдруг открыл главную палубу «виновоза». И мы увидели доски, по которым ступали древние моряки… Хотя древесина размокла, она сохранила свою структуру. Радость нашего открытия умерялась сознанием того, что под палубой нас ждет главный трюм, где, наверное, амфор гораздо больше, чем уже поднято.