На крыше рулевой рубки, охраняемый буйными и бесстрашными серыми морскими карасями, высился радиопеленгатор. Сквозь петли антенны порхали стайки коралловых рыбок. Двери рулевой рубки были затворены. Прямоугольные окна мостика рассыпались, но круглые иллюминаторы только лучились трещинами, словно от удара молотком. Дюма взялся за ручку правой двери. Неужели думает, что она откроется? Проржавевшие петли подались, и дверь медленно-медленно упала ему навстречу.

Он уперся руками в края проема, и мы заглянули внутрь, как-то не решаясь проникать дальше в эту мрачную загадку. Вместо идеального порядка мы увидели картину страшного опустошения, произведенного сильным взрывом. Под потолком гирляндами висели провода, компас был разбит вдребезги, палуба усеяна хронометрами, секстантами, биноклями, коробками переключений, и все покрыто многолетним слоем „морской пыли“. Здесь тоже были свои обитатели. В углах таились скорпены, через разбитые окна взад и вперед ходили груперы. Мы оттолкнулись ногами от двери и заплыли внутрь, не взбаламучивая ила.

В задней переборке был ход в каюту капитана. Дверь тихо ушла в кромешную тьму, и опять мы остановились в нерешительности, будто дети у входа в дом с привидениями. А что, корабль, в котором обитает рыба-грузовик, вполне может оказаться пристанищем какой-нибудь нечистой силы! Светя фонариками, мы вошли в каюту.

В обоих помещениях царил полный беспорядок. Среди густой тины лежали осколки фарфоровой посуды с флагом владельца и почерневшее столовое серебро. Кругом были разбросаны бутылки; некоторые из них, закупоренные и наполовину наполненные воздухом, всплыли к потолку. Мы разглядывали этот погребок, в котором вызревали вина; пузырьки воздуха из легочного автомата собирались наверху, и получилось кривое колышащееся зеркало, искажавшее наши черты. Дюма провел рукой по какому-то прямоугольнику, прикрепленному к переборке, и мы обменялись многозначительным взглядом. Взрыв все сорвал с места, но крепко привинченный сейф капитана уцелел.

Покинув мостик, мы нырнули в бортовой проход, ведущий на корму. Палуба была буквально вымощена жемчужницами. Они облепили все поручни и снасти, причудливо изменив вид знакомых предметов. Невольно я вспомнил „жемчужных королей“ — обвешанных перламутровыми пуговицами уличных торговцев, которых я мальчишкой видел в Лондоне.

Мы прошли над зияющим отверстием от взрыва. Дюма раздвинул руки, изображая жестами крупный предмет, и я понял, что здесь они с Фалько встретили рыбу-грузовик. Сегодня ее не было видно.

Часть кормовой палубы длиной сто футов была изуродована до неузнаваемости. Взрыв рассек ее почти пополам, и скрученные стальные плиты напоминали водоросли. Тут и там валялись черные автопокрышки и резиновые сапоги, не тронутые ни огнем, ни морем, ни временем. Зато длинному четырехдюймовому орудию яркие букеты полипов придали совсем мирный вид. Кораллы прочно припаяли снаряды к шпигатам. Весь ют приподняло и наклонило влево.

Пройдя над ним, мы перевалили за корму и увидели зарывшийся в серый песок могучий винт. Около него волнами кружили рыбы. Мы вернулись к фок-мачте и неторопливо поднялись вдоль нее, провожая взглядом ползущие вверх сплющенные пузыри выдоха. От бочки было всего пятнадцать футов до поверхности и „Калипсо“.

Звено за звеном уходили на затонувший корабль. В конце первого дня Маль и Луис Мерден встретили возле пробоины рыбу-грузовик. На этот раз великан не проявил любопытства. Он ушел, прежде чем они успели сфотографировать его. Их наблюдения подтверждали наш первый вывод: это был губан-хейлинус (Cheilinus undulatus). Но с какой стати заурядная рыба вдруг выросла до таких неслыханных размеров?

И в дальнейшем при появлении аквалангистов губан-великан отходил в сторону от корабля и кружил поодаль, ожидая, когда люди уберутся прочь. На третье утро очередное звено, вынырнув, сообщило, что к первому великану присоединилась еще одна рыба-грузовик. Правда, она была поменьше, всего восемь-девять футов в длину. Весь последний день мы видели, как вместе ходят „грузовик“ и „пикап“.

Съемочные бригады по четыре человека — два аквалангиста несли светильники — снимали крупным планом органические покровы затонувшего транспорта. В заключительном эпизоде Дюма должен был прочесть его название. Мы навели свет на сверкающий розовыми кораллами судовой колокол. Дюма соскреб жемчужницу, кораллы, губки, и появилась надпись: „П/х „Тистлгорм“, Глазго“.

Позднее Мерден написал на верфь, прося сообщить сведения о „Тистлгорме“. Томпсон и сыновья прислали отчет, составленный третьим механиком Бэнселлом, который был на судне во время взрыва; он остался жив. Пароход вез оружие для английской 8-й армии и погиб 6 октября 1941 года. В то время Средиземное море контролировалось державами оси, поэтому „Тистлгорм“ направили из Англии в Египет окольным путем — мимо мыса Доброй Надежды и через Индийский океан. Пройдя вместе с двадцатью другими судами Красное море, „Тистлгорм“ был вынужден в виду Синайского полуострова бросить якорь и ждать разрешения войти в Суэцкий канал.

Немецкие самолеты с Крита совершили налет на их стоянку. Две бомбы поразили кормовую палубу „Тистлгорма“ и взорвались в набитом боеприпасами кормовом трюме. Из сорока девяти человек команды девять погибли сразу, остальные попрыгали за борт…

Я уже приготовился поднять якорь и идти дальше, когда ко мне обратился Дельма.

— Ребята хотели бы поднять сейф капитана, прежде чем мы уйдем отсюда, — сказал он.

Этого я боялся с той самой минуты, когда пальцы Дюма алчно коснулись стального ящика. Охота за сокровищами противоречила духу „Калипсо“. Я не раз обсуждал этот вопрос с Дюма, Лабаном и Дагеном, и они согласились со мной, что это только приведет к осложнениям. Но глаза Дельма горели предвкушением, и за ним стояли его приятели, нетерпеливо ожидая моего ответа.

— У нас просто времени нет заниматься этим, — сказал я.

— Все рассчитано и подготовлено, — ответил Дельма. — Мы управимся за полчаса.

Уверенный, что им и полдня будет мало, я согласился:

— Ладно, даю вам час. Потом снимаемся.

Тотчас несколько человек прыгнули за борт; остальные размотали тросы и установили лебедку. В самом деле все заранее продумали! Через двадцать минут сейф капитана был поднят.

Они окружили его, облизываясь. Опять настал мой черед вмешаться.

— Вы, конечно, помните о нашей ответственности, — сказал я. — Мы не пираты. Если мы вскроем сейф, наша обязанность — известить об этом военно-морское командование и доложить о наших находках. Потом придется подождать, пока суд присудит нам вознаграждение. Назначьте делегатов, пусть проследят, чтобы все было честь по чести.

Они выбрали комиссию во главе с Анри Пле и условились разделить вознаграждение поровну. Вооружившись зубилом, Рене Робино принялся вскрывать сейф. Ящик был покрыт черной зловонной грязью, и Робино весь вымазался.

Но вот дверца сорвана, и Пле, протиснув руку между головами любопытных, извлек из сейфа рулон намокшей бумаги. Он снял обертку и увидел карты с океанографическими данными. Искатели сокровищ нервно захихикали.

Дальше Пле достал небольшой ящичек. В нем лежал прогнивший кожаный бумажник. Дрожащими пальцами Пле вытащил капитанское удостоверение и квитанции расчетов за портовые услуги. В последнем отделении бумажника лежал канадский двухдолларовик и английский фунт стерлингов. Больше ничего в сейфе не было.

— Ну вот, теперь пишите заявление, — сказал я. — Если вам присудят положенные пятьдесят процентов, сможете разделить между собой восемнадцать шиллингов.

Пле положил мокрые бумажки на лабораторный столик и разгладил их. Наутро он увидел, что они рассыпались в прах.

На Средиземном море вечером быстро темнеет.

В этот вечер "Калипсо" шла на восток вдоль Иль-де-Леванта. В миле к югу от маяка Титан, который гладил своими лучами зеркальную поверхность моря, я остановил машину и сказал в микрофон: