Я к тому времени срастил осколки, залил мозг биораствором и приладил на череп заплатку. Думаю, посажу скальп на место, заклею раневые края и проверю реакцию. Вроде все правильно сделал, а мужик сильно косит. Отвлекаться мне во время операции нельзя, и я по-уставному не задумываясь ответил:
— Куда б я ее дел? Не девал я ее.
— Я спрашиваю, где Тишка?
Тут только до меня дошло, что капитан спрашивает, где Тишка. Где она может быть? Ну, сидит, как обычно, в кресле, чтобы ее мог видеть каждый и она видела всех нас. Каждая собака любит, чтобы на нее смотрели… Увы, в кресле ее не было. В результате судорожного аврала, возникшего стихийно, было установлено, что Тишки нет ни на катере, ни в его окрестностях. Ничего себе сюрпризик!
Когда мы отдышались от беготни и криков, капитан никого не упрекнул.
— Собаки нет, — констатировал он. — А с орбиты мы должны стартовать через три оборота. Значит, Цедну мы должны покинуть завтра в это же время, чтобы за оставшихся два оборота подготовиться к старту. Спрашиваю всех, что будем делать.
Наш капитан не терпел совещаний, а равно заседаний и планерок, называя эти мероприятия толчением воды в ступе. И если он сказал «спрашиваю всех», то, значит, положение было из ряда вон. Надо было что-то делать.
Тут я поступил так, как поступил бы каждый член нашего экипажа. Сделал шаг вперед и сказал:
— Капитан, это я проворонил Тишку. И если мы все улетим, то она может плохо о нас подумать. Но и оставаться всем не имеет смысла. Останусь я один. И если Тишка пока еще не съедена, я найду ее. Цедна — хорошая планета, ее так и так будут осваивать. Мы с Тишкой здесь подождем.
Я видел, как потупился Лев Матюшин, конечно, потому, что не успел шагнуть раньше меня. Я видел, как дернулся кадык у Васи Рамодина, — это он гордился мной. А капитан долго смотрел на меня в упор, потом затряс головой и сказал:
— Да, непросто командовать такими людьми. Нет, не просто. — Он замолчал, и в тишине было слышно, как сучит ногами муляжный мужик, видно, я что-то напутал с двигательными центрами. Капитан выключил мужика и добавил ни к селу ни к городу: — Что пеньком об сову, что совой о пенек…
И он закрыл совещание, не сообщив о своем решении.
Назавтра мы не улетели. Капитан поговорил со звездолетом и счел достаточным и одного оборота на орбите для удовлетворительной подготовки к старту. Мы бродили по окрестностям, далеко обходя свиноподобных, которые попадались в одиночку, заглядывали в колдобины, исходили криком у каждой заросли, и все напрасно. Потом я по привычке заглянул в виварий и увидел на экранчике, что светлый фефел объелся груш. Пришлось ставить ему клизму, — это нетрудно, когда весь экипаж в сборе. Тут кто-то вспомнил, что последним видел Тишку все-таки я, и меня попросили поделиться.
— Все, — говорю, — было как обычно. Когда я позавчера утром умывался, Тишка обрычала меня за то, что я долго копаюсь. Потом мы с ней ели приварок утром считаю горячее необходимым, — и я рассказывал ей, какая она у нас красивая, похожая на сфинкса, когда сидит, сложив лапы, и смотрит перед собой. Что она имеет блестящие глаза и холодный нос, вокруг которого растет белый подшерсток, а из черных точек на нем топорщатся усинки…
— Усинки, — вздохнул в этом месте Вася.
— … Что на нее нужно любоваться, так как шерсть ее желтенькая такая на пузе переходит в коричневую на боках и почти черную на спине. И пусть ходит Тишка всегда лохматой, тот, кто хоть раз увидел ее, тот остаток дней проживет в радости, и ему будут все завидовать, потому что он видел самую красивую из собак. Тишка поощрительно подскуливала в самых теплых местах, не догадываясь, что я преувеличивал ее достоинства.
— Ничего ты не преувеличивал, — прервал меня капитан. — Она такая и была.
— Капитан! Она и есть. И будет!! — Вася трахнул себя кулаком в грудь, и мы долго прислушивались, как гаснет в ближнем лесу эмоциональное эхо.
Э, что там говорить! Закончили мы погрузку, увязку и утряску, не глядя друг на друга. В должный момент заняли места по вахтенному расписанию и капитан включил Маком.
— Начнем штатную проверку систем, — сказал он нарочито буднично.
— По какому поводу? — спросил Маком ребячьим своим голосом. В те времена все корабельные мозги имели детские голоса, говорят, с целью предотвращения развития комплекса неполноценности. Это у космонавтов-то комплекс!
— По поводу предстоящего старта, — капитан был печален, как недоглаженный кот.
— А вот и нет, — говорит Маком. — А вот и не полетим!
Мы все замерли. Если бы наш капитан, не к ночи будь сказано, вдруг запел арию мадам Баттерфляй из одноименной, между прочим, оперы, мы бы так не удивились. Малый корабельный мозг — не более чем навигационный компьютер.
И вот поди ж ты! А капитан вроде и не заметил нарушения устава.
— Это в связи с чем не полетим?
— Одного едока в экипаже не хватает, — говорит Маком.
— Это ты Тишку имеешь в виду?
— Хотя бы, а что?
Капитан убрал с клавиш руки, прикрыл глаза. На виске его мелко пульсировала, билась жилка.
Тут я должен сказать, что каждый из нас мог позволить себе скорбеть по Тишке. И скорбил! Но капитан по долгу своему думал сразу обо всех нас, скорбящих, и он держал себя в руках. Преодолев минутную слабость, наш капитан выключил компьютер и взял управление на себя.
Предстартовый порядок известен, и в нем главное — это забор воздуха в резервуары и сжатие его. При старте с обитаемых планет двигатели сначала работают на сжатом воздухе, и уже потом, на высоте десятка километров, начинается подача горючего. Это для того, чтобы не обжечь планету.
Сидим мы, значит, слушаем, как воют компрессоры, и смотрим на пустующее Тишкино кресло: в нем при взлете образовывалась противоперегрузочная ямка точно по Тишкиной фигуре. А капитан угрюмо разглядывает на пульте эргономическую фигуру в виде красного кукиша, и тот кукиш означает, что стартовый комплекс заблокирован, так как трап — он же крышка люка — не поднят.
И вот пошли оставшиеся до старта секунды, смолкли компрессоры, капитан навесил над пультом указательный палец, и тут мы вдруг услышали усиленное динамиками Тишкино тявкание.
— Капитан! — всхлипнул кто-то из нас, и палец опустился на клавишу кругового обзора. Вспыхнули экраны. От ближних кустов к нам неслась никем не съеденная Тишка, и встречный ветер сдувал в сторону ее рыжие бакенбарды. Тишка вспрыгнула на поднимающийся трап, сопя и взлаивая, взбежала в рубку по винтовой лестнице и с маху кинулась в свою ямку.
Мы стартовали!
Подобной суматохи я за всю свою летно-космическую жизнь не видел. Каждый спешил, как голый купаться, ибо по времени на звездолет мы прибыли впритирку. Мы кинулись по местам, едва в ангаре уравновесилось давление. Только я на секунду задержался, чтобы прижать Тишку сверху пневмоподушкой, чтобы она не выскочила из ямки: помещать ее в компенсан уже не было времени. Буквально на ходу я всадил Тишке под шкурку укол снотворного и еще успел улечься в свою противоперегрузочную ванну, в упруго-податливый гранулированный кисель компенсана.
Ускорение в пять жи действует ошеломляюще, и я только помню, как ритмически сдавливал мое тело компенсан, помогая сердцу гнать по сосудам тяжелую кровь. Казалось, что перегрузка никогда не кончится. Магнитное поле ворочало нас в компенсане без малого шесть часов, и это был максимум, который мог выдержать самый слабый из нас. Обычно стартовое ускорение не превышает двух жи, но мы расплачивались за задержку на Цедне… Наконец смолкли двигатели и наступила блаженная невесомость. Мы достигли скорости 1000 километров в секунду, и этого было достаточно, для того чтобы уйти в подпространство в любой удобный для нас момент. Мы теперь могли отдохнуть в инерционном полете. Капитан выплыл из ванны, стряхивая с костюма намагниченные гранулы компенсана, и сел за пульт. Предстоял сложный маневр по выбросу в пространство буера, в качестве которого мы использовали многотонный бак с запасами воды. Наконец бак удалился и натянулись тросы, связывающие его с кораблем. Капитан включил ненадолго боковые двигатели, и мы стали медленно вращаться вокруг буера. Появилась тяжесть в одну десятую земной, мы стали различать, где верх, где низ, я вылез из ванны и бросился на катер посмотреть, что делается в виварии. Светлый фефел лежал хлебалом на полу, обрамленный редкими усами овальный экранчик у него под ноздрями едва светился, непонятное изображение на нем мерцало и расплывалось. Чувствовалось, что пятикратная сила тяжести плохо повлияла на скотинку.