— Très flatté, ma chérie[69], — сказал Клервилль.
Он несколько недоумевал, но был очень доволен.
Толпа была парадная, еще параднее, чем на концерте. Взгляд Муси механически замечал все то, что стоило заметить. У нее мелькнула мысль об изменении фасона будущей новой шубы. «Эту зиму уж доношу котиковую, хоть начали чуть-чуть стираться рукава… А осенью котик на рукавах нужно будет подобрать, и сделаю новую, вот такую, как у этой, — соображала она. — Тысяч пять-шесть, если не у Грюнвальда. Но в сентябре будут свободные деньги… Моего и тут заметили…»
— Мы не опоздали?
— Кажется, приехали минута в минуту.
Впереди парадная лестница точно упиралась наверху в стенной ковер. Меха, мундиры, ливреи и фраки лакеев стеснились слева у огромных, открытых настежь, дверей. «Как нас иногда бывало на балете в Мариинском театре», — подумала Муся. У нее и чувство было то же, что в ту пору на парадных спектаклях: «как хорошо, что удалось достать билет!..» Кто-то сзади наступил Мусе на туфлю повыше каблука и сказал с иностранным акцентом «Pardon, Madame».. Она сердито оглянулась. «Болван этакий! Что, если порвал чулок!.. А уж запачкал наверное… Как в самом деле в министерстве допускают такую давку!..» Толпа медленно подвигалась по большим залам, мимо затянутых красным атласом стен, гобеленов, неестественно огромных каминов с такими же зеркалами, затем свернула вправо, еще стиснулась у двери, тоже неестественно высокой, и стала разливаться в большом зале. «Господи, что тут творится!..» Слева у открывавшихся куда-то просветов были в беспорядке сдвинуты столы, диваны, стулья. «Нет, я все-таки не думала, что в министерстве можно стоять на столах», — успела сказать Муся. Но ее сердитые слова потонули в гуле радостно-возмущенных голосов. Толпа, ободренная беспорядком, напирала, заполняя залу. Муся и Клервилль оказались у бокового стола, на котором еще было место. Клервилль с улыбкой вопросительно посмотрел на Мусю и слегка развел руками, как бы показывая, что он здесь за порядки не отвечает.
— Иначе ничего не будет видно…
Муся растерянно оглянулась. «Да, разумеется, иначе ничего не будет видно! Все полезут на столы, сейчас и места на них не будет… Это глупо стоять на столе… Но что же делать?.. Не стоило тогда доставать билеты…» Она утвердительно кивнула головой. Клервилль очень ловко и бережно подхватил ее и поставил на стол без всякого усилия, — другие мужчины только с завистью оглянулись. «Да, с ним очень приятно… Il a du bon…[70] Стол, кажется, крепкий… Что, однако, если мы обвалимся?.. Не могли приготовить мест!..» — подумала Муся, осторожно ступая по столу вперед. На столе уже образовалось два ряда. Толстая дама окинула недоброжелательным взглядом Мусю и, слегка подвинувшись, сказала, с южным акцентом, своей соседке:
— Второй справа? Это министр финансов Клотц… А вон тот — президент сената Дюбост…
— Теперь будет видно отлично… Итак, после окончания, здесь, — сказал с улыбкой Клервилль и исчез. У него было место где-то среди английских экспертов. Муся, осторожно ступая по столу, продвинулась вперед — и ахнула.
В большой густо раззолоченной комнате, под четырьмя люстрами, стоял огромный стол подковой, крытый зеленым сукном. За столом сидели люди, — все, как показалось Мусе, одинаковые, все седые и лысые, все в черных визитках. Но глаз ослепляли не они. Позади стола, вдоль стены, тремя рядами, расположились офицеры в пышных разноцветных мундирах, от которых за время войны отвык взгляд, — лишь изредка попадался скромный генерал в хаки. Красные, синие, черные мундиры в лентах и орденах пестрели ярким пятном на золотом фоне. «Господи, сколько золота!..» Золото здесь в самом деле было везде: на потолке, на стенах, на часах, на канделябрах, на мундирах. Значит, это и есть Салон Часов… Конечно, вот и часы, какие странные!.. Фигура на них нелепая. Какой это стиль? Кажется, Louis XIII[71]… Ах, как красиво!.. Точно на репинском Государственном Совете!..» В Салоне Часов все было чинно, не то что в зале, предназначенной для журналистов и для публики. «Да, конечно, настоящие там!.. Моего туда и не пустят…» Муся кое-как разбиралась теперь в погонах, — вдоль стен сидели люди поважнее ее мужа. Дам среди настоящих не было. За столом какой-то старичок в визитке старательно налаживал сложный акустический прибор, поднося трубку к уху и снова ее опуская. Другие переговаривались, поглядывая на красную портьеру сбоку. «Ах, как интересно!..» Муся была в совершенном восторге.
— Этот глухой — австралийский первый министр, не помню фамилии, — поясняла дама с марсельским акцентом. — Смотрите, в первом ряду, это маршалы, наши маршалы, — говорила она, называя имена. «Вот что здесь за персоны! — подумала Муся, — да, где уж моему?.. Очень смешной, однако, этот акцент… Я думала, в анекдотах шаржируют…» Она стала присматриваться к лицам. Многие из них показались ей знакомыми, но имен она не могла вспомнить. «Это Бальфур, красивый старик!.. Я видела его в гостинице. Этот тоже кто-то очень известный, но не помню кто… Впрочем, здесь все известные… Но где же Вильсон?.. Видно, его-то и ждут…» — «Ну да. вот она, — сказала неодобрительно ее соседка. — Я вам говорила, что она не пропустит такого случая…»
Из боковой раззолоченной двери в Салон Часов торопливо-смущенно вошла дама в красном платье, в красной шляпе с красным пером. По обеим залам пробежал сдержанный шепот: «Madame Wilson…» Дама поспешно прошла к концу стола, где, против отверстия подковы, чуть в стороне, стояло отдельное кресло. «Она-то не на столе… Все-таки это странно, что ее одну пустили сюда! У всех есть жены, — подумала с легким раздражением Муся, чувствуя, что и ее соседки, и вся публика разделяют эту невысказанную мысль. — Мне на ее месте было бы неловко… Приятно, конечно, но неловко… Платье красивое — кажется, я где-то видела эту модель… Но слишком яркое, и по-моему, ей не по годам… Я думала, она моложе…» — «Говорят, от нее все зависит, он ничего без нее не делает», — сказала одна из дам на столе. — «Le voilà, le bienfaiteur de I’humanité!..»[72] — ответила дама-южанка.
Портьера открылась, на пороге сразу показались два человека в визитках, пропускавшие вперед один другого. Снова пробежал гул. Вдруг где-то раздался треск, что-то вспыхнуло, запахло гарью. Дамы ахнули и засмеялись своему испугу. Треск повторился. В разных местах зала щелкали аппараты. Делегаты за столом застенчиво улыбались. «Вот он, Вильсон! — восторженно подумала Муся. — Нет, он очень, очень представительный… И одет прекрасно, это Серизье врал из зависти…» Президент разыскал глазами жену, ласково улыбнулся ей и направился к столу. «Какое счастье быть таким человеком, первым человеком в мире! Думать, что весь свет на тебя смотрит… Жаль только, что он стар…» К удивлению Муси, жадно за ним следившей, Вильсон сел не в большое председательское кресло, стоявшее посреди подковы, а справа от него на стул, положив перед собой тонкую папку. В кресло уселся вошедший с ним человек, — Муся только теперь на него взглянула и увидела, что это Клемансо. «Вот кого не заметила! Забавно, надо будет рассказать… В самом деле, ведь он председатель конференции… Какие у него глаза, как будто удивленные, блестящие и, главное, злые-злые… Что это с ним? Или он всегда такой злой?.. Он в перчатках — это те самые перчатки, „легендарные“… Гул медленно затих.
— La séance est ouverte. La parole est à Monsieur le Président Wilson[73], — в наступившей тишине кратко и сухо сказал председатель. Голос у него был старческий; однако каждое слово было ясно слышно в самых отдаленных углах зала. Офицер в голубом мундире поднялся с места и повторил те же слова по-английски. «Как смешно!.. Ах, как интересно…»