Серизье спорил больше по профессиональной привычке. Его приятно забавляла каша в голове американца. По сравнению с ней особенно выигрывал его собственный ясный, научный строй мыслей. Но бокс и в самом деле нравился депутату, — не красотой, к которой он вообще был не очень восприимчив, а зрелищем напряженной человеческой энергии. Кое-что в действиях боксеров напоминало ему его собственную тактику при столкновениях с противником в парламенте, на конгрессах. «Да, то же стремление проникнуть в намерения врага, парализовать его волю. Я так же магнетизирую противника взглядом, так же слежу за каждым его шагом…» Эта мысль позабавила Серизье. Ему было приятно, что он в чем-то походил на этих колоссов. «Да, вся жизнь — борьба, здесь только она в совершенно чистом, неприкрашенном виде. Но этот вид хорош для них, все-таки они ведь животные». На мгновенье он себя вообразил в костюме боксера, — со своим выпученным животом, с руками, повисшими как плети. Серизье поморщился. «Жаль, что с детских лет не занимался спортом. Теперь, разумеется, поздно. Хотя люди гораздо старше меня ходят в гимнастические залы. Не начать ли и мне?..» Матч заражал его бодростью, ему захотелось каких-то смелых, энергичных, решительных действий. Взгляд его остановился на Мусе. Откинувшись на спинку стула, она смотрела на ринг. «Все-таки это очень глупо, что я здесь не подвинул дела. Этот болван муж, кажется, к ней довольно равнодушен и лошадей предпочитает женщинам… В случае чего дуэль? Ну, что ж, дуэль так дуэль…» Серизье не был трусом; он знал вдобавок, что эффектный поединок мог бы только способствовать его светским и даже его политическим успехам. «Правда, в партии относятся к дуэлям отрицательно, они даже, кажется, запрещены. Но это так. У Жореса было несколько дуэлей… Впрочем, и дуэли не будет. У англичан это не принято, да и у нас какие мужья теперь дерутся на дуэли из-за жен?..»

Гулко прозвучал гонг. Боксеры вышли на средину арены и снова стали танцевать, обмениваясь ударами. Напряжение в зале несколько ослабело. Старик в соседней ложе вполголоса говорил, что бой ведется без темперамента; в его время дрались иначе. — «Тогда действовали грубой силой, а теперь все дело в уме», — заступился сын за современный бокс. «Вот как, в уме?» — иронически подумал дон Педро. — «Интересно все-таки, при чем тут ум? Хорош бы я, например, был, если б вышел против какого-нибудь из этих кретинов. И белый кретин, и черный кретин, конечно, убили бы меня насмерть первым же ударом!..» — Самая мысль эта показалась неприятной Альфреду Исаевичу. Чтобы успокоиться, он стал подсчитывать, сколько денег скопится на его трех текущих счетах к концу контракта с фирмой. Выходило очень много, даже если еще увеличить ежемесячную посылку денег семье в Висбаден. — «В сущности, это самая обыкновенная драка: я тут никакой красоты не вижу», — говорила Муся. — «Да, но все-таки это волнует, — отвечала баронесса, слабо смеясь, — а вы как находите, молодые люди?» Мишель не удостоил ее ответом. — «По-моему, интересно», — сказал Витя. — «Интересно? Это самое прекрасное зрелище, какое я знаю», — возразил Мишель; с мужчиной, хотя бы и совершенным новичком, он все-таки мог говорить о боксе.

Третий раунд начался в еще более медленном темпе, чем первые два. Однако, галерка вдруг перестала роптать. В зале вновь наступила тишина. На ринге происходило что-то тревожное. Боксеры странно поплясывали, не спуская глаз друг с друга. «Кажется, они просто смертельно друг друга боятся», — сказала неуверенно Муся. — «В этом я их отлично понимаю», — вставил дон Педро. — «А вы знаете, я ошибся», — прошептал Мишель, — «это игра не на ничью, а на knock-out!..» — «Но чего же они ждут» — «Ждут случая, из-за пустяков не хотят рисковать». — «То есть как из-за пустяков?» — «Из-за обыкновенных ударов. Ведь каждый понимает, что ими другого не возьмешь, сколько его ни молоти». Елена Федоровна ахнула и схватила Мишеля за руку: белый боксер вдруг бросил взгляд на ноги противника, прыгнул в сторону и необычайно быстрым движением левой руки нанес негру страшный удар. Черная крепость нырнула, но недостаточно низко: удар, предназначавшийся в челюсть, пришелся в правый глаз негра. Гул от этого удара пронесся по всему зданию, отозвавшись подавленным ревом на галерке. В партере раздались бурные рукоплескания. Елена Федоровна трепетала, прижимаясь к Мишелю. Он сердито отодвинулся, не отрывая глаз от ринга. Клервилль с облегчением опустил бинокль: все-таки этот прославленный негр был уж не такой безошибочный тактик. «Groggy!»[212] — восторженно проговорил вполголоса молодой англичанин в соседней ложе. Но их надежда не оправдалась. На лице черного боксера выступила радостная улыбка, он оскалил зубы, запрокинув назад голову. Галерка разразилась хохотом. «Il encaisse!..» «Ça ne lui fait rien!..» «Il s’en fiche!»[213] — орали наверху. Улыбка негра, в самом деле, свидетельствовала, что и этот удар, который, казалось, мог свалить лошадь, на него подействовал мало. Однако лицо его быстро заливалось кровью. Англичанин ринулся на противника. Негр ловко перешел в corps-à-corps[214]. Упершись лбом в плечо один другому, оба великана с минуту короткими ударами колотили друг друга в бока, в грудь, в живот. Арбитр бросился к ним. Вите показалось смешно, что этот кругленький человечек пытается разнять людей, каждый из которых мог его раздавить одним движением. Однако боксеры тотчас подчинились воле кругленького человека. Одного из них он даже сердито хлопнул по руке.

Прогремел гонг. Противники разошлись по углам, совершенно измазанные кровью. Муся, искривившись, закрыла глаза, она вида крови не выносила. Суаньеры взбежали на ринг. Вода в их чашках стала грязно-красной. В театре стоял стон волнения и восторга. «Теперь я за него держал бы три против одного», — воскликнул Клервилль. — «Еще ничего нельзя сказать, — возразил взволнованно Мишель, — но, конечно, он допустил серьезную ошибку». Мистер Блэквуд имел вид несколько менее мрачный, чем прежде. «Какая мерзость! Какая мерзость!» — повторял дон Педро с истинным отвращением. Ему физически гадко было смотреть на эти тела, покрытые кровью и потом.

Негр полулежал на табурете, неторопливо растирая башмаками порошок на полу. Над ним работали сразу три человека. Служитель отчаянно, изо всех сил, обмахивал его полотенцем; суаньер нежно, как ребенка, гладил его губкой по груди, по лицу, по рукам, подносил к его губам стакан с полосканьем; менеджер прижигал рану палочкой и давал наставления, которые боксер слушал совершенно безучастно. Когда ударил гонг, негр, к некоторому разочарованию партера, поднялся и выбежал на середину арены так же легко, как после первых раундов. Не изменил он и стиля боя: на ринге снова запрыгало скорчившееся длинное чудовище. Только маленькие глазки негра стали еще злее, чем были. Англичанин видимо хотел кончить в этом раунде и сыпал тяжелыми ударами. В партере, в ложах гремели рукоплесканья. Галерка пасмурно затихла. «Кажется, сейчас кончится», — сказал вполголоса Клервилль.

«Но если сейчас кончится, то куда же мы денемся? — озабоченно спросила себя Муся, — ведь еще и одиннадцати нет. Тогда надо их всех пригласить в казино. Но не ужинать, это дорого…» Она вдруг с изумлением почувствовала, что ее сбоку, между креслом и барьером, взяли за левую руку, немного повыше кисти. Муся чуть было не вскрикнула. Выждав мгновенье, она неторопливо, почти естественно, повернулась. Серизье, как ни в чем не бывало, поверх ее плеча, смотрел на ринг. Только в углу рта у него играла приятная улыбка. «Господи! Как он смеет?» — неуверенно подумала Муся, чувствуя, что в ней ужас борется с радостью. «Ведь это неслыханная наглость! Под самым носом Вивиана!..» Она осторожно, не поднимая плеча, пыталась высвободить руку. Серизье держал ее крепко. «Господи! Что же делать? Нельзя же рисковать скандалом!.. Потом я ему покажу, но сейчас!.. Вивиан не видит, — барьер, — но Жюльетт! Правда, здесь полутемно и она от меня справа… Господи, как это глупо! Как в фарсе… Что делать? Этого со мной никогда не было! В фарсе заранее знаешь, что муж появится именно тогда, когда жена целуется с любовником. Что, если Вивиан заметит? Кончится ли это?..»