Мы пробыли в Трапезунде около двух недель, пока в одну прекрасную ночь английский отряд не ушел, не предупредивши нас. Эти господа предпочитали путешествовать сами по себе. Мы быстро посвязывали свои мешки, и на следующий день еще не рассвело, как мы уже выступили из города, направляясь навстречу судьбе.

Я не намерен говорить о различных эпизодах нашего путешествия. К тому же меня настолько поглощали мои обязанности, что я достаточно равнодушно смотрел на все более и более любопытные картины, открывавшиеся нашим взорам. Как во время самых обычных маневров, мне надо было тотчас по прибытии на место стоянки организовывать расквартирование. И начинались бесконечные претензии! Мы не получали больше газет из Франции, — и к лучшему, так как в то время они были переполнены подробностями приема, который население рейнских провинций оказало нашим товарищам — оккупационной армии. К чему — они там? мы — здесь? К чему эта прогулка по ужасной гористой стране?

Французскому солдату в высокой степени присущ инстинкт равенства. Недаром казармы — единственные общественные здания во Франции, на фронтоне которых не выгравировано это слово. Оно было бы там совершенно излишним.

Больше месяца провели мы в пути, а смысл нашей экспедиции по-прежнему оставался нам неясен. Кругом все было мирно, и люди, которых мы встречали, в весьма небольшом, впрочем, количестве, спокойно занимались своими несложными делами.

Наконец, к концу апреля, мы как будто достигли цели наших странствий. Однажды утром мы только что переправились через речку Битлис и собирались подняться к деревне Зэарет, на вершине невысокой горы, как увидели приближавшуюся к нам кучку смертельно перепуганных стариков и детей. Начальник отряда с трудом добился от них объяснений.

— Итак! — объявил он, повернувшись в седле, — мы у цели! Смелее, молодцы! Эти несчастные сообщили мне, что все население деревни перебито вчера. Только они и уцелели.

Мы обнажили сабли и пустили лошадей рысью.

Ужасное зрелище представилось нам в несчастной деревне. Всюду обезглавленные трупы. Люди Востока в жестокости своей проявляют изобретательность и богатство фантазии, о которых во Франции не имеют понятия. Я предпочитаю не останавливаться на подробностях.

В центре деревни мы спешились. Я ожидал распоряжения о расквартировании. Не скажу, чтобы мне улыбалась мысль размещать своих товарищей по домам, в которых можно было на каждом шагу натолкнуться на останки человеческие.

Старший офицер подошел ко мне.

— Пендер, — сказал он мне, — придется-таки как-нибудь устраиваться. Погода портится. Вы не намерены, надеюсь, оставить нас на ночь под открытым небом?

— Господин офицер, — отвечал я, — было бы, пожалуй, осмотрительнее выждать распоряжений господина начальника.

— А в самом деле, — заметил другой офицер, — командира что-то не видно. Ох! Проклятое ремесло! Хоть бы мне кто-нибудь объяснил, что мы делаем в этой стране…

В это время появился начальник отряда. Видно было, что он настроен прескверно. Не скупясь на удары ногой в мягкие части тела, он толкал перед собой препротивного старикашку в шапке в виде сахарной головы. Одного из убийц, должно быть.

— Произошла ошибка, — сказал он. — На коней! Мы уходим! Эй, вы там, — кто это вам велел расседлать лошадей?

— Командир, — переспросил старший офицер, сделавший распоряжение, — мы, значит, не остаемся здесь? А кто же защитит этих несчастных? Кто накажет убийц?

— Повторяю вам, — произошла ошибка, — завопил командир, вне себя от гнева. — Я только что сделал расследование. Убитые — турки, убийцы — армяне. А наш приказ говорит о защите убиваемых армян от убийц — турок. Должны же и они быть где-нибудь. Мы обязаны их разыскать! Все на коней, и пошевеливайтесь !

Маленькие дети и старые турки в ужасе подняли плач и крики, увидев, что мы уходим.

Понурив головы, выехали мы из Зэарета.

— А хуже всего то, — прошептал едущий рядом со мной стрелок Сироден, — что все это даже не зачтется на чин.

Два месяца колесили мы вдоль и поперек по этой проклятой стране. И всюду повторялось одно и то же. Попадаем мы в деревню, все жители которой перерезаны. Наводим справки, и всегда: палачи — армяне, жертвы — турки. Понять ничего невозможно!

— Господин командир, — заговаривали два-три раза офицеры, — уверены ли вы, что приказ…

— Я умею читать, смею думать, — отвечал тот обиженным тоном.

Тем не менее в тот вечер, придя к нему за распоряжениями, я застал его перечитывающим приказы. И сам я, осторожности ради, проглядел их. Сомнения быть не могло: речь шла именно о турках — убийцах и жертвах — армянах. Следовательно? Положительно, тайна была необъяснима.

Офицер второго взвода, с довольно вредным направлением ума, посмеивался, говоря, что пославшие нас, очевидно, не очень-то осведомлены. Полковник пригрозил ему арестом.

Как бы то ни было, неопределенность положения начинала деморализовывать солдат. Они роптали. Даже ординарцы обменивались скептическими замечаниями. Я горжусь тем, что не поддался тогда общему настроению.

— Правительство, — говорил я, — послало нас сюда. Правительство имеет свои основания. Когда-нибудь они выяснятся для нас. Будем искать.

Мы искали. Всюду и всегда — то же самое. В какую бы деревню мы ни вступили, по всем улицам — трупы убитых турок. Армянские нотабли выходили к нам навстречу и обращались к нам с цветистыми речами, — все они очень красноречивы. «Благородные солдаты прекрасной Франции, — говорили они, — будьте всегда, всегда защитниками слабых и угнетенных». После чего они старались сбыть нам на память об их стране какие-нибудь местные изделия, по ценам «вне конкуренции».

Искали мы неутомимо, и случилось то, что должно было случиться: мы совсем перестали встречать и турок, и армян — мы заблудились.

Никогда не забуду тот вечер, когда, в единственной комнате маленького глинобитного домика, начальник наш, развернув карту, убедился, что на ней не обозначены те горные тропинки по которым мы блуждали последние два дня. Не обозначено и озеро с покинутой жителями деревушкой на берегу, в которое мы остановились. При лунном освещении, в грозном хаосе скал она полна была тайны.

Офицеры переглянулись.

— Мы слишком уклонились к западу, — сказал один ш них.

— К югу, — возразил другой.

— К северу, — ввернул третий.

— Довольно, — остановил их командир.

На мгновение водворилось тяжелое молчание.

— Знаете ли, — начал снова командир, — я предпочел бы чтобы здесь было пошумней. Зловещее место.

— Не так громко, если разрешите, командир, — сказал старый ротмистр. — Не надо, чтобы люди догадались. Пойду, расставлю часовых, а завтра видно будет.

Всю ночь я глаз не сомкнул. Луна медленно обходила озеро Потом сразу исчезла за скалами. Воцарился полнейший мрак И все та же тишина, тишина! Который час? Может быть, нет еще и двенадцати. Ох! Теперь в Париже другие Стрелковые ефрейторы в квартале военного училища выходят из кино и направляются в прекрасные кафе, блестяще освещенные, поиграв в манилью на крытых красным бархатом столах.

— Ефрейтор Пендер!

Я вскочил на ноги. День давно начался. Передо мною стоял офицер моего взвода.

— Ступайте! Начальник требует вас к себе.

— Слушаюсь, господин офицер.

Я последовал за ним. Стрелки, должно быть, чуяли недоброе. Они совещались между собой, встревоженные. Наши фессалийские лошадки беспокойно топтались и дергали привязи. Даже их удивляло, что мы все еще не снимаемся с места.

Идя вслед за офицером, я пристально смотрел вокруг. Тени ночи не увеличили размеров окружающих нас гор. Напротив того, при дневном свете они казались еще величественней. Мы были на дне своего рода воронки. Я искал глазами дорогу, по которой мы добрались сюда, и не находил ее.

— Войдите, Пендер.

Я очутился в комнате, — употребляя привычный термин, — командира. Там собрались все офицеры, а также вахмистр, корсиканец Альдобрандини, и ефрейтор — мулат Виржилиус.